Бунт в "Зеленой Речке"

Эбботта не было.

Спокойней, приказал себе Клейн. Продолжай двигаться. Ты же хладнокровный парень, имей гордость. Ерунда все это. Твой отец отметил свое двадцатилетие бойцом Первого батальона морской пехоты на Гуадалканале в ожидании эвакуации после того, как получил в брюхо пятнадцать сантиметров японского штыка. Ерунда все это. Отец умер от двух выкуриваемых ежедневно пачек „Пэл Мэл“ задолго до того, как Клейн угодил в тюрьму. Возможно, своим пребыванием здесь Клейн позорит память отца: как же, тот провел три месяца в непрерывных боях в джунглях, в то время как сын три часа прогуливается по темной тюрьме. Ерунда все это, Клейн… Но будь это и на самом деле ерунда, Рей все-таки надеялся, что кто-нибудь оценит и его путь. Может быть, отец, где бы он ни был… Клейн по-прежнему не видел Эбботта, но почему-то ему стало немного легче.

Впереди справа открылся еще один тоннель. Подходя к нему, Клейн снова услышал мычание Эбботта.

Этот тоннель был такого же диаметра, как и первый, и его дно находилось примерно на метр двадцать выше. В отверстии тоннеля появился Эбботт. Тоннель за его спиной отходил от основного под острым углом. Клейн передал фонарь Генри и, нащупав нижнюю кромку тоннеля, оттолкнулся и вполз на нее. Его пальцы погрузились в невообразимую податливую кашу; встав на колени, доктор потер руки в воде. Галиндес вскарабкался за ним.

Клейн забрал фонарь, и они зашагали вверх по течению вслед за Эбботтом. Глубина здесь была всего сантиметров Пятнадцать, и путники ускорили шаг. Зато теперь они производили намного больше шума, а пустой тоннель еще и усиливал звуки.

Спустя некоторое время Галиндес подал голос:

— Они идут за нами.

Эбботт остановился. Пятно света от фонаря Клейна упало на дыру в стене тоннеля примерно ста двадцати сантиметров в диаметре. Эбботт одним движением плеча сбросил мешок с цементом и уложил его в устье отверстия.

— Пришли, — сказал великан. — Здесь Река кончается.

Клейн посветил фонарем в последний тоннель, уходивший вверх под углом в сорок пять градусов. Стены гладкие, а дно покрыто коричневой слизью. Даже с фонарем Клейн не видел конца тоннеля.

— Ты что, шутишь? — спросил он у Эбботта.

— Он выходит в лаз под подвалом больницы. Здесь примерно тридцать метров.

— Но это же сто футов!

— Почти, — подтвердил Эбботт.

Если прежде Клейн мучился клаустрофобией, то теперешнее ощущение он и назвать не мог.

— Здесь очень круто, да еще эта дрянь на дне… Нам никогда не пролезть.

— Придется. Тоннель, где мы стоим, заканчивается у главной стены.

Эбботт указал пальцем во мрак. Клейн направил туда луч фонаря: где-то вдалеке виднелись толстые стальные прутья, замурованные в гранит. Вода протекала между ними. Выбора не оставалось — либо назад, к браткам, либо вверх по новому тоннелю.

Плеск воды под ногами преследователей становился все громче. Эбботт достал из-за пояса молоток каменщика и заостренной стороной несколькими взмахами вспорол мешок с цементом посередине. Взяв мешок в руки, он разорвал его на две примерно одинаковые половинки. Затем затолкал половинки по одной в тоннель, продвинув их вверх примерно на метр. Тронув Клейна за плечо, он склонился к его лицу.

Если не считать подружек, ничьи глаза настолько не приближались к глазам Клейна. Неизменная непроницаемость, наводившая доктора на размышления о ширине и глубине воображения Эбботта, обычно соседствовала с пустотой и невыразительностью. Но сейчас, в свете фонаря, в глазах гиганта светился невероятной силы ум, неизмеримая внутренняя мощь, не знающая страха и сомнений, попирающая грани добра и зла. Дрожь охватила все тело Клейна. Он хотел сглотнуть, но во рту внезапно пересохло.

Эбботт стал Словом.

И Клейн смотрел в глаза Бога.

Дорелигиозное божество, правитель огромной вселенной, включающей в себя клетки и молекулы, инстинкты и импульсы мозга этого человека и его громоздкого тела, закрыл пропасть, разделявшую человека и Бога. И Эбботт стал Словом.

— Слушай меня, — сказало Слово. — Ты поползешь по этому тоннелю. Цементный порошок будешь использовать, чтобы было легче удерживаться. Ты проползешь по этому тоннелю. Затем ты сделаешь то, ради чего пришел сюда. А я сделаю то, ради чего сюда пришел я. Ты меня слышишь?

Клейн не мог говорить, потому просто кивнул. Эбботт отпустил его и повернулся к Галиндесу. Тот заглянул в отверстие.

— Я поменьше, — сказал он, — поэтому полезу первым.

Звуки сзади становились все громче; в темноте замерцал первый луч фонаря. Галиндес вскарабкался в устье тоннеля, толкнул впереди себя половинку цементного мешка и пополз вслед за ней. Клейн повернулся к Эбботту, внезапно ощутив, что его сердце сжимается, как в тисках.

— Но это значит, ты не выберешься… — сказал он.

— Их много, а я один. Но Река принадлежит мне.

— Мне будет тебя не хватать, черт возьми, — признался Клейн.

— Клейн… — сказал Эбботт.

Впервые Генри не назвал Рея „доктор“.

— Ни один человек не любил меня так, как ты, — продолжил гигант.

Клейн хотел бы отвести взгляд, но пронзительные глаза Эбботта удерживали его.

— Ни у одного человека никогда не было лучшего друга. Ты пришел ко мне, когда мне было плохо, и остался со мной. Ты вылечил меня.

Пальцы Эбботта стиснули руку Клейна. Доктор не мог говорить. Он тоже сжал руку гиганта, не желая отпускать его.

— Помни об этом всегда, — попросил Эбботт.

У Клейна перехватило горло.

— Всегда, — повторил он.

Эбботт улыбнулся: это Клейн тоже видел впервые. Никогда раньше на этом каменном лице не мелькало и тени улыбки. Сердце доктора, казалось, готово было разорваться. Эбботт кивнул, будто понимая чувства Клейна.

— А теперь ступай, — приказал великан.

Из тоннеля донеслись торжествующие вопли, и на лице Эбботта заплясал луч фонаря. Послышался короткий негромкий свист, завершившийся тупым стуком, и веки Генри дрогнули: опустив глаза, Клейн увидел подрагивающую рукоятку заточки, торчавшей из-под левого плеча Эбботта. Эбботт взглянул туда же и, выдернув „перо“ из раны, бросил его в воду. Затем, вытащив из-за пояса кувалду, он вышел на середину тоннеля. Остановившись, он на мгновение обернулся, и Клейн в последний раз заглянул в глаза Бога. Эбботт кивнул доктору, и тот, кивнув в ответ, заткнул за пояс фонарь и полез в устье тоннеля.

Преодолевая первый метр норы, Клейн почему-то задавался вопросом: стань он когда-нибудь Богом, смог бы он воспроизвести раскатывающийся эхом гулкий голос Эбботта?.. Тоннель под его ногами взорвался неразборчивыми криками и шумом. Братки по крови пришли вернуть свой должок. Клейн с трудом удержался, чтобы не съехать вниз, уговаривая себя ползти дальше, в больницу, к Девлин, к Лягушатнику…

Гранитные стены вокруг доктора дрогнули от громового рыка:

— ОДИН!

Это слово сопровождалось звуком падения и криком боли. Клейн невольно поежился и, толкая перед собой разорванный мешок с цементом, пополз дальше. Галиндес оставил за собой полосу зернистой грязи, рассыпая цементный порошок по покрытым полужидкой дрянью кирпичам. Рей завозился, пытаясь найти наиболее удобный способ передвижения. Наклон тоннеля был слишком крут, а сам доктор — слишком тяжел для того, чтобы обходиться с помощью собственных ладоней и коленей. Он весил на добрых двадцать кило больше Галиндеса, и тот теперь опережал доктора метров на пятнадцать. Длинный фонарь давил на пах и ребра Рея. Клейн, извиваясь, перевернулся на спину и, упираясь подошвами, хотел было двинуться вверх на собственной заднице, но подошвы скользнули, и он остался на месте. Глянув в тоннель поверх своих ступней, доктор обнаружил, что продвинулся едва ли на два метра, и обматерил каменщиков, которые слишком старательно выполнили свою работу.