Бунт в "Зеленой Речке"

— ДВА! — взревел Эбботт.

По ушам Клейна резанул очередной вопль. Эта цементная дрянь совершенно не помогала. Клейн немного задрал ноги и, упершись подошвами кроссовок и ладонями повыше, там, где стены были свободны от липкой слизи, выпрямил ноги.

На этот раз удалось продвинуться сантиметров на пятнадцать. Еще раз: еще пятнадцать сантиметров. Он отталкивался и скользил, отталкивался и скользил…

— ТРИ!

Проклятая мешковина расцарапала шею Клейна: он приподнял зад и, продвинувшись дальше, пропустил мешок пониже спины. После очередного толчка тот оказался под бедрами. Клейн вспомнил, что скалолазы для вящего сцепления рук пользуются тальком и, зачерпнув из мешка, насыпал горку цемента себе на живот, не забыв потереть им руки, счищая грязь и пот. Снизу донеслись возбужденные крики и звуки ударов, за которыми последовал тяжелый всплеск и ликующие вопли.

Клейн понял, что Эбботт побежден.

Перед его мысленным взором предстали братки, вдесятером окружившие Генри и вонзающие в него заточенные отвертки и ножи. Где-то пониже раздалось негромкое царапанье и пыхтение; звуки битвы стали глуше.

Кто-то влез в тоннель вслед за Клейном.

Первым желанием доктора было приспустить штаны и нагадить прямо в рожу преследователю, тем более что подобными действиями он уже не гнушался. Он уперся в кирпичную кладку ногами и равномерно распределил свой вес, высвободил одну руку и вынул из-за пояса фонарь, но тут неожиданно для него самого себя закричал от резкой боли в лодыжке. В луче фонаря он увидел скривившееся от резкого света молодое черное лицо. В руке у парня была заточка, которой он и тыкал в ногу Клейна. Первой же мыслью доктора было выхватить револьвер и разнести паршивцу всю харю, но с фонарем в одной руке он не мог освободить вторую. Парень снова поднял заточку; Клейн отдернул ногу, его пятка наткнулась на мешок с цементом. Не раздумывая, Рей толкнул мешок фонарем, целясь в преследователя; тот широко открыл глаза, всматриваясь в темноту, и тогда Клейн, что было сил топнул по мешку ногой. Тот отлетел и лопнул, выпустив тучу цементной пыли, вмиг залепившую негру глаза, ноздри и рот. Лицо скрылось из виду, а цементное облачко поплыло в сторону Клейна, который тоже закашлялся. Его преследователь в панике заметался, давясь цементом. Внезапно он со сдавленным криком резко скользнул вниз, царапая ногами кирпичи. Зев тоннеля очистился; браток цеплялся руками за его край, его светлое от пыли лицо исказилось от ужаса. Над его головой занеслась и опустилась кувалда, направляемая огромной окровавленной ручищей:

— ЧЕТЫРЕ!

Парень так и остался лежать, свесившись наружу через край трубы. Спустя несколько секунд его запорошенное белой пылью лицо прочертили тонкие алые струйки, текущие из раздробленного черепа.

Клейн, не выключая фонаря, засунул его за пояс штанов. Пробивавшийся сквозь жидковатую ткань лучик действовал на него успокаивающе. Доктор возобновил свое продвижение по трубе. Звуки битвы становились все глуше и глуше; Рей постепенно вошел в ритм, и техника его продвижения становилась все совершеннее. С каждым толчком он выигрывал у трубы примерно двадцать два-двадцать три сантиметра — девять дюймов. В памяти всплыла поэма Роберта Бернса „Девять дюймов устроят леди“. Даже в этом вонючем тоннеле невозможно было удержаться от улыбки. Девлин будет счастлива и от меньшего… Особенно принимая во внимание трудности, которые приходится преодолевать, чтобы донести до нее это меньшее. Чтобы отвлечься, Клейн принялся подсчитывать, сколько раз девять дюймов поместится в тридцати метрах. Так, тридцать метров — это примерно девяносто футов. Девяносто умножить на девять, а потом еще девяносто умножить на оставшиеся три дюйма, получится тридцать раз по девять — в общем, сто двадцать толчков ногами. От нечего делать Клейн экстраполировал свои подсчеты применительно к той самой леди Робби Бернса. Сто двадцать полнокровных фрикций; если округлить до ста тридцати, то леди достанется девяносто футов, или тридцать метров члена. Клейн хохотнул, слыша в собственном голосе истерические нотки. Ничего, все же лучше, чем страдать от вызванной страхом клаустрофобии. Доктор продолжал ползти вверх. Ага, подумал он, наверное, именно так чувствует себя сперматозоид, плывя по фаллопиевой трубе. А тут еще этот паршивец Галиндес вырвался вперед. И если продолжать аналогию, то тюрьма соответственно была влагалищем и маткой. Значит, кому-то пришлось здорово потрахаться, чтобы запихать его, Клейна, сюда. В памяти всплыл образ его бывшей возлюбленной, ныне покойной, и остроумная метафора мгновенно потеряла всю свою привлекательность.

Ладони Клейна начали сочиться кровью. Он остановился и натер их цементом, набирая его из кучки, насыпанной им на животе. Ни ссадины на ладонях, ни колотые раны на голени и бедре не болели — слишком много адреналина циркулировало в крови Рея. Доктор двинулся дальше, и вскоре рубашка на спине лопнула. Вслед за ней стала слезать и кожа Клейна. Его хриплое дыхание становилось все тяжелее. Звуки драки, если та еще продолжалась, остались далеко внизу. Все, что он слышал, — это его собственное натужное пыхтение, отражающееся от кирпичных стен трубы. В дополнение ко всему Клейн обнаружил, что ему очень хочется пить; как только мысль оформилась, пить захотелось еще сильнее. Еще бы — он не пил со времени своего выхода из блока „D“, а уж попотеть с тех пор ему пришлось немало. Бедра, руки и межреберные мышцы то и дело сводило судорогой; трицепсы и мышцы груди горели от усталости. Клейн решил делать после каждого толчка пятисекундные перерывы, это помогло.

Если ноги вдруг потеряют опору, Клейн начнет съезжать. Ясно, что у него не хватит сил остановить свое скольжение до самого низа. Нет уж, приказал он себе, ты уж лучше думай о той леди…

Его шеи вдруг коснулось дуновение прохладного ветерка.

Вообще-то „ветерка“ — слишком сильно сказано. Просто сверху потянуло воздухом, менее зловонным, чем тот, к которому доктор уже начал было привыкать. Клейн остановился, распер себя в трубе и закинул голову назад.

— Галиндес!

Через несколько секунд послышался искаженный глухой голос, на удивление громкий:

— Где тебя черти носят, Клейн? Что, сосал Эбботту, пока я не видел?

— Хрен ты моржовый! — взвыл Клейн, ощутив неожиданный прилив сил. — Неизвестно, кто кому сейчас сосать будет!..

Он неистово загоготал, и одна из его ног соскользнула; задница поехала по грязи, а вторая нога заскребла по кирпичам. Клейн, ломая ногти о кладку, уже видел себя вылетающим внизу из тоннеля, когда внезапно разозлился на все на свете и взревел:

— Мать твою растак!

Изо всех сил он уперся ободранной ладонью в кирпичи, распирая себя в тоннеле и, замедлив движение, вскоре остановился. Поставив подошвы ног поудобнее и убедившись, что дальнейшее падение ему не грозит, он перевел дух.

— У тебя все в порядке, Клейн?

— Иди ты…

В последний раз натерев ладони цементным порошком, доктор начал свой последний штурм, и всего через десяток рывков рука Галиндеса сгребла его за ворот рубашки. Клейн зацепился руками за срез трубы и рывком вырвался из нее. Усевшись с закрытыми глазами на край тоннеля, он некоторое время тяжело и часто дышал, чувствуя, как волна крайней слабости проходит по телу, оставляя после себя полное изнеможение. С трудом поднявшись, Клейн вытащил фонарь: они находились в выложенной кирпичом дренажной трубе. Наклонный пол сходился к дыре, из которой они с Галиндесом только что вылезли. В трубу открывалось множество стоков разной высоты, готовых выплюнуть порцию смешанной с дерьмом воды, как только кому-нибудь заблагорассудится сходить в туалет. Лестница из стальных скоб, вбитых в одну из стен, вела вверх, к крышке канализационного люка.

Клейн оглянулся на тоннель, затем посмотрел на Галиндеса.

— Хорошо, что хоть это мы миновали, — сказал он.

— Да, конечно, хотя приходилось бывать в местах и похуже…

— Да неужели? — Клейн ощерился в недоброй усмешке. — И как это только получается, что в каком бы дерьме я ни оказался, всегда находится кто-нибудь, кому приходилось и хуже? Каждый раз. Сегодня самый худший день в моей проклятой жизни. Никто из моих знакомых не бывал в такой поганой ситуации: но нет — в конце концов я оказываюсь в одном унитазе с парнем — паршивым вертухаем, обратите внимание! — который видал и кое-что похуже. Чтоб я сдох, если я не ощущаю себя от этого последним мудаком…

Произнеся это эмоциональное заявление, Клейн почувствовал себя просто отлично; он улыбнулся.

— Жаль, что у вас создалось такое впечатление, — сказал Галиндес. — А как же Кроуфорд или, скажем, Биалманн? Им-то так тяжело не было.

— Биалманн уже мертв, а Кроуфорд, если и выживет, то останется без ноги.

— Хм-м… Больше никто в голову не идет. Так вы, надо полагать, самый везучий парень во всей каталажке. Глядь, еще и освободитесь на днях.

— Ага, — подтвердил Клейн, — еще и освобожусь.

Он направил луч фонаря на скобы.

— После вас, — пригласил он.

Галиндес вскарабкался к канализационному люку и отодвинул стальную крышку: за ней стоял непроглядный мрак. Галиндес пролез в люк и исчез из виду. Клейн в последний раз бросил взгляд на тоннель и произнес короткую молитву за упокой души Эбботта. Затем поднялся по лесенке и высунул голову наружу. Впервые до него дошло, что они все-таки добились своего.

Они находились в больнице.

Глава 28

Робен Уилсон оторвался от прорезанного в двери окошка и через плечо окликнул Девлин. — Они вскрыли ворота, — сообщил он. Девушка перекатывала через порожек баллон с кислородом. Маневрируя с ним по коридору, она подняла глаза и увидела мелькнувшую за окошком хихикающую одноглазую физиономию.

— Берегись! — крикнула она.

Из окошка брызнула струя едкой жидкости. Уилсон достаточно быстро отреагировал, чтобы уберечь глаза, но жидкость все-таки попала ему на лицо и шею. Боксер захлопнул оконце, заглушив ехидное хихиканье.