Буран

Шурин отговаривал Евлампия Назаровича от такой поспешности, советовал повременить, пока не приедет Герасим и на месте установит, как и что надо сделать. Однако загоревшийся задумкой сына старик настоял вписать свой запрос о чертежном плане дачи. Мысленно он уже видел ярко раскрашенный терем, а в мечтах даже распивал чай на пригороженной террасе.

Сын уклончиво ответил на запрос отца. Отговорившись большой занятостью, Герасим советовал повременить, пока у него не утрясутся какие-то там дела и пока он сам предварительно не приедет в родное село.

Между тем, отец жил вспыхнувшей у него надеждой на приезд Герасима. То бежал на почту с очередным письмом в город, то расстроенный приходил к шурину с ответным письмом сына. Герасим ему объяснял, что жить летом в деревне, как говорят, «на даче», совсем не обозначает, что для этого надо перестраивать или строить какой-то особый дом, просто надо чистую избу. И Евлампий Назарович принимался опять за наведение этой чистоты в своей избе, скреб полы и лавки, вымыл даже сени, кляня, как мог, свою старуху, которая могла бы и сама приехать — «проворотить всю эту бабскую работу». В душе же он надеялся, что когда Герасим приедет понаведаться, ему удастся уговорить сына чего-то все-таки сделать с избой, чтобы она выглядела по-дачному, затейливо и нарядно. К тому же он обнаружил, что и без дачной перестройки кой-какие бревна из-за гнилости надо сменить, да и крышу пришла пора перекрывать.

Беспокойные письма к сыну обо всех одолевших отца заботах возымели только одно последствие: Герасим перевел отцу еще сотню рублей и неожиданно, вместо своего приезда в Берестяны, пригласил отца приехать к нему в город погостить и поговорить обо всем.

Не успел Евлампий Назарович обдумать это приглашение, как принесла ему письмоноска Дарьино письмо. Старуха тоже уговаривала мужа пока что повременить с задуманным переустройством избы и настоятельно звала его в город погостить, посмотреть, какую дали сыну новую квартиру, как они устроились. Писала, что вместе со сношкой они посылают дедушке фотокарточку внучка Жоржика.

Дедушка долго всматривался во внучка, стоявшего в какой-то хитроумной коляске. Фотография была цветная, и розовощекий крепыш с пушком светлых волосиков на голове удивленно глядел голубыми Гераськиными глазами. Дед сунул карточку в конверт и радостно возбужденный прибежал к Устинье.

— Ты гляди-ка, Устя, внучек-то вылитый Гераська! И диво — натурально, как живой. Глазенки так и голубеют.

Устинья не склонна была признавать уж такую его похожесть на отца, как это казалось дедушке. Но она понимала его кровное желание видеть такое сходство и потому умолчала.

Забирая у ней карточку и пряча ее бережно обратно в конверт, Евлампий Назарович спросил озабоченно:

— А что же это за имя внучку-то дали? Жоржик! Чего оно может обозначать по-нашему? Ну, если бы к церковному приноровить.

Устинья крикнула сына Михаила. Он насмешливо расшифровал:

— Подумаешь — в тупик встали. Обыкновенно — Георгий значит. Ну, по-вашему, запросто — Егор, что ли.

Евлампий Назарович обрадовался:

— Так это же самое подходящее нашенское имя! Егор! Егорка! Егорша! А то на тебе — Жоржик! И черт его знает, к чему это начали имена коверкать? Так тоже и у супружницы Гераськиной — Алла, Аллочка... Будто в нашей конторе по телефону кричат: «...алло, алло!»

Хотя Евлампий Назарович ранее совсем и не собирался ехать к сыну в город, а ждал его самого, он воспринял неожиданное приглашение без какой-либо обиды и раздражения.

«Посмотрю хоть, какой у меня там внучонок Егорушка растет», — рассудил он бесповоротно и со свойственной ему решительностью тут же принялся за сборы в дальнюю поездку.

Насте, Галине и Устинье дан был строгий наказ — немедля готовить богатые гостинцы и подарки: на всю Герасимову семью шерстяные варежки и носки. От варежек его кое-как отговорили, убедив тем, что в городе никому из семьи Герасима работать на холоду не приходится, а бегать по магазинам есть у них красивые рукавички.

В правлении колхоза на возражение председателя Лубнякова, что в посевную не время разъезжать по гостям, Евлампий Назарович категорически заявил:

— Я, Евксентий Иванович, за свою жизню и работу в колхозе столько земли и навоза перебуровил, и заметь — безо всякого ремонту, что не каждому экскаватору столь достается. У меня сейчас такой момент в жизни припер, которому надо дать окончательное разрешение. Так вот нукай и тпрукай завтра сам, а ежели куда не успеешь — беды большой не случится.

На другой день, приодевшись в Герасимовы рубаху и штаны и прочую немудреную, но починенную одежонку, навьючив на себя котомки и пестери, Евлампий Назарович отбыл из родных Берестян.

3

По своему местоположению Берестяны тяготели больше к Ирбиту и Тюмени. Туда чаще всего и ездили берестянцы по своим делам. В областном же городе, как помнится Евлампию Назаровичу, был он после солдатчины не больше двух-трех раз, да и то в двадцатые годы с хлопотами по организации первой берестянской артели. А со всякой продажей ездила Дарья, но и она редко бывала на областном рынке из-за дальней и дорогой дороги. И, конечно, сколько ни был занят сейчас старик своими мыслями о встрече с Герасимом и своей старухой, а не могли его не заинтересовать перемены, что произошли за такой долгий срок в родных краях.

То и дело прилипал он к окну, глазея на новые поселки, на проплывавшие мимо заводы, на стройки, встававшие из-за леса, на каменные дороги.

— Гляди-ка ты — сколько нагородили, понастроили! — поражался он. — И когда это успели?

— Темпы, дедушка, темпы! — задорно отозвался моложавый, крупнотелый, чисто выбритый сосед, попыхивавший ароматной сигаретой.

— В наши бы Берестяны такие темпы, — сожалеюще вздохнул Евлампий Назарович и снова с любопытством обратил свой взгляд в окно, за которым загрохотал встречный поезд с платформами, груженными штабелями золотящихся бревен, новыми зелененькими грузовиками, какими-то огромными железными фермами и опять штабелями пиленого леса.

Своего областного города Евлампий Назарович не узнал. По просторным озелененным улицам, залитым асфальтом, встречными потоками неслись самые разнообразные автомашины, трамваи и троллейбусы. Появилось множество светлых, высоких, многооконных домов, тут и там шло строительство новых зданий, над которыми двигались могучие железные руки строительных кранов. Несчетное количество магазинов сверкало огромными витринами, уставленными всевозможными товарами. Вся эта яркая и шумная картина города и невообразимое многолюдство на его улицах поразили берестянского жителя до немой растерянности.

Если бы Евлампий Назарович сел на трамвай или троллейбус, они бы за несколько минут домчали его до дома, где проживал Герасим. Но старик, дивясь и любуясь городом, шел пешочком, спрашивая время от времени прохожих — как ему добраться до «Научного городка». Добрел он до Герасимова дома со своей котомкой и пестерями, порядком упарившись.

Прежде чем войти в подъезд, где находилась квартира сына, Евлампий Назарович остановился передохнуть, снял картуз и, достав из кармана тряпицу, стал утирать вспотевшее лицо и шею.