Буратино. Правда и вымысел

Сильнейшие спазмы сосудов головного мозга развивались на фоне коронарной недостаточности средней тяжести, на фоне обострённого рвотного рефлекса и жесточайшего ослабления стула.

В общем, Карло страдал, а его почти лысая голова была пунцовой, а веки глаз, выражаясь языком поэтов, – ворота души, были ядовито-лиловыми. Дыхание тоже было ядовитым и настолько, что воздух, вырывавшийся из его отравленных лёгких, по убойной силе вряд ли уступал парам синильной кислоты.

Джеппетто открыл глаза и издал протяжный, трубный стон. Этот стон исходил из самого сердца и был пронизан неизъяснимым трагизмом. В пустой комнате стон прозвучал по-могильному глухо и по-могильному безнадёжно, ибо на него никто не откликнулся.

Карло несколько секунд лежал молча, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, и, когда их до конца ощутил, издал ещё более трагичный стон.

И, о, чудо! Рядом что-то хрюкнуло или всхрапнуло.

«Может, крыса» – тяжело, словно напильником по мозгам, в его голове шевельнулась мысль. И тут же другая, менее болезненная, озарила его: «Не-е, крысы не хрюкают, это что-то другое. Вот набраться бы сил и посмотреть».

Но где их набраться, сил-то нет, сердце и так стучит во всех частях тела, даже в пересохшем горле. И тогда Карло снова застонал, ибо это была единственная малоболезненная операция, на которую был способен его организм. Стон получился долгий, переливчатый, затухающий, как гудок уходящего вдаль паровоза. И очень одинокий какой-то, скорбный даже.

И не менее скорбный был ответ – тишина. Тишина висела в пыльной, провонявшей перегаром и чесноком, комнате.

«Чтобы вы все сдохли, как мне нужно выпить, – подумал Карло. – Вот так вот люди и умирают, а их потом ни одна зараза не хватится целую неделю, пока они не завоняют весь квартал и их не пожрут мухи. И ведь ни один крокодил не стукнет в дверь и не скажет: «Карло, а не надо ли тебе опохмелиться?» Чтобы вы все сдохли, я вам всем припомню, вы ещё все спляшете у меня сиртаки на собственной селёзенке и прочих почках».

Он опять протяжно застонал и, к его удивлению и восторгу, что-то совсем рядом шевельнулось. Нет, это была не крыса, это шевельнулось так, что скрипнула ещё добротная кровать. И окрылённый надеждой Карло застонал что было сил, вложив в этот стон всю боль души, что накопилась у него за утро. И какова же была его радость, когда он услышал грубый, женский голос – музыку.

– Да что же вы, синьор Карло, ревёте, как стельная корова, всё утро. Что вы там себе думаете, что вы там Карузо какой-нибудь? Всю ночь с вами мучилась, да ещё и утром не даёте поспать. Спите вы уж что ли.

Эта речь показалась Карло спасительной песней, свежим ветром гор. «Всё не так уж плохо», – подумал Карло и прохрипел сдавленно:

– Надо выпить.

Фраза немым вопросом повисла в воздухе и осталась без ответа. Ещё бы, ведь в ней не было ни силы, ни энергии, а только вялое заискивание и просьба. Поняв свою ошибку, Карло отбросил трусливый тон просьб и уже прорычал, насколько мог рычать человек в его состоянии:

– Выпить дай!

– О, Господи, когда же вы нажрётесь, всю ночь жрали-жрали, жрали-жрали, а утром не успели глаза продрать, а уже снова жрать этот ром поганый. Спите уж что ли, а не то, не ровён час околеете, и лежи потом с вами, с мертвяком, как дура.

– А ты и есть дура! Выпить дай!

– Ой, да ну вас! – окончила разговор неизвестная дама и заскрипела кроватью, очевидно, поворачиваясь к Карло задом. – Спите уж что ли.

Но Джеппетто был не из тех, кто легко сдаётся. Собрав всю волю и наплевав на подкатывающую к горлу тошноту, он сжал кулак и что было сил ткнул им в сторону собеседницы. Ткнул и попал во что-то мягкое.

– Дай выпить, а то убью.

– Да что же это такое, всю ночь пил и дрался, а утром опять спозаранку за вчерашнее принялись. Ни стыда, ни совести у человека, – закудахтала дама, – да где я вам выпить возьму, если вы вчерась весь ром дожрали, что ничего не осталось. И дерётся же ещё, кобель старый, прямо мёдом не корми, дай ему кулаками людей с самого утра потыкать. Иначе, видно, ему и дня не будет.

– Выпить, – ответил Карло, чувствуя, что силы его на исходе.

– Вот раздирает его, окаянного. Нету, я вам итальянским языком говорю. Нету.

– Выпить, – не сдавался Джеппетто.

– Да чтоб вас геморроем раскорячило, – взвизгнула женщина и соскочила с кровати. Карло услышал, как её босые ноги шлёпают по грязному полу, а потом и увидел её. Это была шестнадцатилетняя толстуха, дочь мясника с соседней улицы, которую Карло спортил ещё два года назад, но имени которой сейчас вспомнить не мог.

Девка, не стесняясь наготы, шарила по комнате, но не очень-то спешила.

«Быстрее, дура, что же ты тянешь кота за известно что, – думал Карло, наблюдая за ней, – ну вот, корова, стала теперь в носу ковырять, стоит, дурища, выковыривает, а я помираю».

Но он мог только думать и смотреть, а вот что-нибудь сделать или хотя бы сказать не мог, сил просто не было.

А девка, наковырявшись в носу, вытерла палец о пышное бедро и продолжила поиски.

– Была же бутылка, – приговаривала она, – он же вчерась ею на меня замахивался. Может, там хоть что-то осталось. Ну и грязь тут у вас, синьор Карло, у нас в свинарнике чище, и крыса вон дохлая валяется с позапрошлой субботы.

«Да шевелись же ты, толстомясая, какая там ещё крыса, чтоб ты сама сдохла», – с тоской подумал Карло и вдруг услышал дивную музыку, музыку катящейся по полу бутылки.

– А, да вот же она, она под кроватью, – обнаружила ёмкость девица.

«Лишь бы не пустая, хоть чуть-чуть, хоть капельку», – с надеждой и замиранием сердца думал Джеппетто.

Ему повезло. В бутылке кое-что было. Содержимого было мало, но оно было. Этого бы хватило на то, чтобы поставить его на ноги.

– Давай! – прохрипел он, протягивая руку, откуда только силы взялись.

– Нате.

Рука Карло тряслась, как хвост замерзшей собаки, но он капли не пролил. Горячая жидкость проникла в его измученный организм и растворилась там, принося с собой облегчение. Облегчение приходило постепенно и не было окончательным. Сначала перестало бешено колотиться сердце, оно снизило обороты и заработало в почти нормальном режиме, а через две-три минуты чуть-чуть опустила и голова, тошнота отошла. Джеппетто на глазах оживал, и с улучшением самочувствия к нему постепенно стал возвращаться рассудок. Он взглянул на голую девку, которая стояла около окна, что-то жевала и наблюдала за чудесным исцелением.

– Ты бы хоть срам свой чем-нибудь прикрыла, лахудра бесстыжая, – наконец произнёс Карло, тем не менее, отдавая должное прекрасным формам.

– И-и, чегой-то вы набычились, сами же меня спортили, – возмутилась девка, – а вчерась так на меня бутылкой замахивались, когда я заголяться не хотела.

– Оденься, – Карло уже достаточно пришёл в себя и даже сел на кровати, – оденься, да за пивом сходи.

– Денег давайте, – отвечала девка, даже и не думая одеваться.

– Деньги? – Карло наморщил лоб. – Ты это… Сходи к трактирщику, пусть в долг даст, – но в его голосе не было уверенности.