Буриданы. Незнакомка

– Ну что вы, товарищ генеральный…

– Хватит уже этих генеральных, говори просто: товарищ Хрущев. Или еще лучше – Никита Сергеевич. Ты откуда родом?

– Из Хомутово, что в Орловской области, товарищ Хрущев.

– Ну, значит, мы земляки, я родился в курской губернии. А теперь расскажи, как этот амстердамский пароходик оказался в нашем флоте?

– Голландцы построили его для немцев, как раз до войны. Ну а после он достался нам по этому, ну, репа… репа…

– В порядке репарации, – поспешил матросу на помощь подоспевший капитан.

Хрущев бросил на него недовольный взгляд – вечно они вмешиваются в самый неподходящий момент, когда он беседует с пролетариатом.

– Я, кажется, не к вам обращался, – буркнул он капризно, заметил, что капитан побледнел, и перешел на более дружелюбный тон. – Ладно, не пугайтесь, уже не те времена.

Потом снова повернулся к матросу.

– А еще что-нибудь интересное про свой корабль, ты, Иванов, рассказать можешь?

– Вроде не припоминаю, – струхнул матрос. – Если только не…

– Ну-ну, валяй!

– Три года назад его переименовали.

– Что ты говоришь, разве он не всегда был «Балтикой?

Увидев, что капитан отчаянно сигнализирует что-то матросу, Хрущев рявкнул:

– Ну, дадите вы нам спокойно поговорить или нет?

И с любопытством стал ждать, что скажет матрос Иванов.

– Раньше корабль назывался «Вячеслав Молотов», – прошептал тот, выпучив то ли от восторга, то ли от страха глаза.

Опять они меня достали, подумал Хрущев с ужасом. Это стало выглядеть как приговор судьбы, куда не повернись, отовсюду на тебя таращится прошлое, иногда запавшими глазами убитых товарищей, иногда ненавистным взглядом тех, кто выжил – как же ты нас предал, Никита?

Но он сразу собрался.

– Ну, «Молотов», так «Молотов» – протянул он, и вдруг его лицо осветилось. – Подержи-ка, – сказал он, впихнул портфель, набитый государственными тайнами в руки матросу, сунул два пальца в рот, свистнул – и как заплясал «Яблочко»! Танцевать этот танец так хорошо, как гопак, он не умел, но матросы все равно пришли в восторг, собрались вокруг, запели… Тут же замаячили другие, обеспокоенные лица: Громыко, Шелепин, Живков, Кадар…

Хрущев ни на кого внимания не обращал, продолжал свой сольный номер, и только тогда, когда дыхание не выдержало, остановился и стер ладонью пот с лица.

– Ну вот мы и поплясали немного на «Молотове».

Смех и аплодисменты были достаточным признанием, после чего можно было забрать портфель и отправиться осматривать каюту.

Против всех ожиданий Хрущев спал первую ночь на корабле превосходно, прямо как во время войны, когда все было просто, понятно, кто враг, а кто свой, не то, что, до нее, когда лучший друг мог оказаться предателем, спал хорошо и проснулся с ясной головой, хотя вечером выпил немало во здравие болгарских товарищей, которые отмечали национальный праздник – или как раз благодаря этому.

– Пора брать империалистов за яйца, – подумал он энергично.

На генеральной ассамблее ООН надо было нанести уничтожающий удар мировой капиталистической системе вообще и старому хрену Эйзенхауэру в частности, за то, что тот его подло провел.

Вспомнив про весенние события, Хрущев, как всегда, ощутил сильное раздражение.

Вот гад!

Он пошел к Эйзенхауэру с открытым сердцем, искренне желая покончить с враждой, жить если не в согласии, что было мало вероятно, то хотя бы в мире – и чем этот сукин сын ответил? Послал самолет-разведчик, чтобы тот летал над Россией и снимал тайные объекты, и когда – как раз перед парижской встречей.

Ну хоть две недели потерпел бы!

Что тогда случилось бы, Хрущев толком не представлял, разногласий и так хватало, но какие-то бумаги, жуя лягушачьи лапки, они наверняка подписали бы, а это означало бы, что он вернулся бы в Москву с моральной победой – американцы побаиваются нас, заключают договора.

Теперь же все моментально полетело в тартарары, Хрущев хорошо помнил злорадные взгляды членов президиума, когда пришло сообщение, что Пауэрса подстрелили – ну и дурак же ты, Никита, разве не знаешь, что с империалистами невозможно ни о чем договориться, Сталин себя так глупо не повел бы…

Хрущев рассердился еще больше, рассердился так, что не выдержал, выскочил из постели, надел, фыркая, тапочки, рванул в ванную комнату и стал с таким неистовством чистить зубы, что эмаль зазвенела. Все считали Сталина эталоном хитрости, хотя как раз по его глупости Гитлер чуть было не занял Кремль – но об этом не говорили, не было принято, когда кто-то упоминал имя Риббентропа, полагалось сделать недоуменную рожу – это еще кто такой? – а потом демонстративно шлепнуть себя по лбу: ну да, тот, кого повесили в Нюрнберге.

Никто не вспоминал и того, что Сталин в течение всего своего царствования, как последний трус, торчал дома, окруженный армией охранников, из страны выехал только дважды, когда деваться уже было некуда, раз в Тегеран и другой в Потсдам, тогда как он, Хрущев, целый месяц крутился по Штатам, встречался с фермерами и рабочими, неграми и киноактерами, нахваливал всем советский строй и сделал один для пропаганды социализма больше, чем вся советская пресса: «Правда», «Труд» и «Известия» вместе взятые.

Но ничего не помогало, все равно ему ставили в пример этого грузина.

Покончив с чисткой зубов, он стал кидать себе холодную воду в лицо и на плечи, точно как у колодца, так что брызги летели, потом долго растирался полотенцем, быстро побрился, вернулся в спальню и стал одеваться. Как всегда, он по рассеяности застегнул пуговицы на штанах до того, как надел туфли, пришлось их снова расстегивать, живот мешал ему завязывать шнурки.

На палубе он остановился потрясенно – ему показалось, что он попал прямо на небо, в облака – все вокруг погрузилось в туман, даже перил не было видно, не говоря уже о капитанском мостике.

Угу! – прогудела вдали сирена.

Ого! – ответила вторая тут, рядом.

Только не хватало столкнуться с другим кораблем, подумал Хрущев нервно. Вдруг он заметил, что из тумана выходит какой-то великан и шагает прямо в его сторону.

Покушение! – закричало все внутри Хрущева.

Но когда великан подошел к нему, стало ясно, что это всего лишь Аджубей.

– Я уж подумал, Никита Сергеевич, что вы велели привязать себя к мачте, – прогремел зять добродушно.

– К мачте? Зачем? – не понял Хрущев.