Буриданы. Незнакомка

– Ну сирены же… – пояснил Аджубей путано.

Хрущев рассердился.

– Что с тобой, перепил, что ли? Каким образом? Когда я заглянул в твой стакан, там не коньяк был, а пиво.

Зять стал говорить что-то про древних греков, но Хрущев нетерпеливо прервал его:

– Сообщение ТАСС готово?

– А как же, Никита Сергеевич…

Они пошли в кают-компанию, Хрущев надел очки и прочел текст.

– Это что за вздор? Про какой туман ты тут мелешь?

– Но на море же туман, – впал зять в замешательство.

– На море, по которому едет корабль с лидерами стран социализма, не может быть никакого тумана. Исправь. Погода солнечная, настроение соответствующее.

И пока Аджубей потел над сообщением, добавил поучительно:

– Каждое государство имеет право лгать своим гражданам.

Последующие дни прошли в усердной работе, советники бегали из каюты в каюту, машинистки печатали так, что нажили мозоли на пальцах, а Хрущев аж охрип, он часами диктовал свои бессмертные мысли, которым долженствовало вылиться в речь на генеральной ассамблее. Он очень хотел поднять там персональный вопрос товарища Эйзенхауэра, но Громыко его переубедил:

– Никита Сергеевич, у нас, что ли, разведчиков нет? А если они в ответ примутся перечислять наши грехи?

Всеобщее и полное разоружение тоже послали подальше, наверно, на Луну – пусть они, жители Луны, исповедуют пацифизм, на Земле с этим пока ничего не выйдет, поскольку идет историческое сражение между двумя мировыми системами.

В конце концов, решили шарахнуть по империалистам Африкой, из чего учитывая тамошную температуру, должен был получиться горячий шарах.

– Как долго эти подлецы собираются вмешиваться во внутренние дела Конго? – шумел Хрущев.

– Мы тоже послали туда некоторое количество людей, – напомнил кто-то из советников.

– Это совсем другое дело! Мы помогаем конголезскому народу бороться за свободу.»

Даже несмотря на то, что Лумумба утонул, Черный континент доставлял массу удовольствия – власть колониалистов шаталась везде, все больше стран вставало на путь независимости.

– Африканский опыт показывает, что империализм гниет буквально день ото дня, – диктовал Хрущев. – Прогрессивная мировая общественность поняла, что эксплуатации человека человеком существует альтернатива в лице социализма. Рано или поздно на этот путь встанут народы США, Великобритании, Франции и других стран.

Его мысли редактировали, сокращали, исправляли грамматические ошибки, Хрущев шумел, негодовал, словом, шел нормальный рабочий процесс.

Потом начался шторм.

Они уже вышли из тумана и из Датских проливов и шли теперь по Северному морю, «Балтику» раскачивало, клало с одного борта на другой, бросало вверх-вниз, и это было намного более тяжкое испытание, чем генеральная ассамблея. Первыми палубу покинули братские народы, затем министерство иностранных дел во главе с Громыко, далее Шелепин и его люди, дольше всех продержались советники, с зелеными лицами, они делали героические попытки удержаться рядом с генеральным секретарем и не дать разразиться третьей мировой войне, но в конце концов они тоже сдались, и Хрущев остался один.

– Уже не с кем даже водку пить! – ругался он.

Его организм относился к происходившему равнодушно – ну, качает немного, эка невидаль, единственное, это ему казалось дурным знамением.

Проклятие Сталина, подумал он.

Рябой негодяй прямо околдовал его – что Хрущев не предпринимал, все шло не так. Взять хотя бы план догнать Штаты по производству мяса и молока, по мнению Хрущева, ничего невозможного в этом не было, социализм позволял целенаправленно управлять экономикой, сам Сталин провел как коллективизацию, так и индустриализацию – а его мероприятие с треском провалилось.

– Ты слишком мягкий, поставь пару сот председателей колхоза к стенке, вот увидишь, дело сразу сдвинется с места, – шепнул голос Сталина ему как-то рано утром.

Хрущев послал его к черту, но ситуация с сельским хозяйством от этого лучше не стала, не хватало всего, и, в особенности, корма для животных. Кукуруза, догадался он, кукуруза может нас спасти, и дал строгий приказ культивировать по всей стране это волшебное средство – но урожай получился хилым.

– У нас нет столько солнца, сколько в штате Айова, – объяснил кто-то.

– Что значит, нет?! – прогремел Хрущев. – Раз нет, значит, надо сделать так, чтобы было!

Потом еще Венгрия – ох, как он не хотел вводить туда войска, мадьярские коммунисты умоляли, ну идите же, а то с социализмом будет покончено, но он все медлил, медлил, пока не начались погромы, тут уже выбора не стало – а теперь его на каждой пресс-конференции изводили злобными вопросами.

Вскоре после Будапешта Сталин снова явился к нему во сне, но был настроен куда дружелюбней, чем до этого, даже посмеивался.

«Видишь, – шепнул усатый негодяй, – нет другого средства, чтобы удержать власть, только насилие».

Это бесило Хрущева – он не был Сталиным и не хотел им быть. «Не хихикай, мы тебя скоро из мавзолея вышвырнем!» – пригрозил он в ответ, хотя сердце и екнуло от страха.

До сих пор это никак не получалось, слишком сильным было противостояние «прежних», но Хрущев чувствовал – однажды свою задумку осуществить надо.

Тут, на «Балтике», бродя в одиночестве по палубе, болтая с матросами и думая о прошлом, он все больше убеждался в этом.

Да, шла беспощадная борьба между двумя мировыми системами, борьба, в которой Советский Союз долгое время находился в изоляции, да, и внутри страны хватало сил, которые с удовольствием повернули бы историю вспять, да, иногда, наверно, приходилось пользоваться насилием, а то лилось бы еще больше крови, но это не означало, что страну надо превратить в концлагерь. Разве нельзя было построить социализм иначе, не используя террор? Где же природный оптимизм русского человека?

Он знал, где – остался под сапогом товарища Джугашвили.

Грузинский сатрап утопил Россию в крови и никогда об этом не жалел, наверно, для него это было что-то нормальное.

Хитрый, как батумский лавочник, необразованный, как кутаисский мясник, и жестокий, как сванский разбойник, подумал Хрущев.

Любопытно, когда Хрущев юношей приехал в Москву, в Промакадемию, ему и в голову не пришло бы думать о том, кто какой национальности – главное, чтобы коммунист. Так его воспитывали, называлась эта штука интернационализмом, и уже Ленин сказал, что великорусский шовинизм хуже национализма.