Бурное лето Пашки Рукавишникова

Пашка говорил не очень-то уверенно, и Джамал слушал, уставясь в землю. Уж очень им не хотелось врать Володьке.

Володька это Володька, самый лучший друг, и врать ему было противно.

Они не говорили об этом вслух, но каждый об этом думал про себя и каждый знал, что и другой думает то же.

— А может, написать, что на барже? — неуверенно спросил Пашка.

Джамал медленно покачал головой.

— Нет, Пашка. Он сразу на пристань прибежит, узнает. И цап-царап.

— Э, была не была! Потом всё расскажем. Он поймёт. Это же Володька!

Решение было принято. Ходу назад не было. И настроение сразу изменилось, мальчишки повеселели.

— Пошли на почту. Бумагу возьмём, писать станем, — сказал Джамал, и они припустили вверх по улице.

С запиской всё получилось отменно. Отнёс её один маленький мальчишка, которому пришлось купить за это эскимо.

Мальчишка сунул записку Володьке и тут же молниеносно удрал.

Пашка и Джамал видели, как Володька прочёл её, завертел головой, бросился бегом за угол, но мальчишки уже и след простыл.

Володька яростно трахнул кулаком по крылу своего самосвала, и Пашка заметил, что губы его что-то быстро шепчут — ругался, наверное.

Володька присел на подножку, потом вдруг стремительно вскочил, забрался в кабину и поспешно куда-то поехал.

Пашка с Джамалом переглянулись и, довольные, подмигнули друг другу.

Итак, дело было сделано, всё сошло благополучно. Они ещё постояли в своей подворотне минут десять на всякий случай и только после этого, осторожно озираясь, вышли на улицу.

Времени у них было больше, чем достаточно, и прежде всего они решили перекусить.

На двоих у них имелось почти три рубля — целое богатство, и они, узнав у прохожих дорогу, отправились на базар.

Народу там было полным-полно.

Люди толкались между прилавками, заваленными сочными мястистыми помидорами, пупырчатыми огурцами, свежей, копчёной, вяленой рыбой и многими другими замечательными вещами.

Ребята купили себе буханку хлеба, по здоровенной копчёной рыбине неизвестного названия, по кривому тёплому огурцу и отправились обедать тут же в тень от забора.

Гул на базаре стоял такой, что разговаривать нормальным голосом было нельзя.

Орали торговки, шумели покупатели, яростно торгуясь, хлопая друг друга по рукам.

Невдалеке, привязанные к забору, вопили дурными голосами два взволнованных с вялыми покосившимися горбами верблюда. Очевидно, их, привыкших к степной абсолютной тишине, пугал и раздражал весь этот базарный ор.

Рыба была замечательная, но после неё сразу захотелось пить и пришлось раскошелиться на здоровенный полосатый арбуз.

Джамал ловко расколол его о колено, и мальчишки зарылись в душистую, сочную, вкуснейшую мякоть.

— Неправильно ешь, — пробормотал вдруг с набитым ртом Джамал.

— Почему? — удивился Пашка.

— Когда арбуз ешь, надо чтоб уши были мокрые, — серьёзно заявил Джамал.

Пашка сперва вытаращился на него, а потом так захохотал, что уронил остатки арбуза в пыль.

Джамал тоже смеялся.

Мальчишки совсем развеселились. Настроение у них было отличное.

Они наелись, они напились, впереди у них было таинственное путешествие на замечательной барже, по прекрасному Иртышу — что ещё надо человеку!

Правда, в глубине души поднимала голову неугомонная и неудобная для жизни штука — совесть, но ведь кого-кого, а самого себя оправдать нетрудно, особенно если очень хочется.

Они решили побродить по городу, потом пойти на пляж — купаться, загорать и дожидаться темноты. А уж потом на баржу — шмыг и молчок.

Кому-кому, а Пашке не привыкать путешествовать зайцем.

Всё было придумано замечательно, и все эти планы чуть-чуть не пошли прахом, потому что никогда нельзя знать заранее, какую неожиданность тебе устроит жизнь, какую подсунет каверзу. И ещё потому, что они оба были вообще-то отважные ребята и никак не могли оставаться в стороне, если люди на их глазах оказывались в беде.

Глава девятнадцатая. Белый козлёнок в награду

Если бы Пашка и Джамал знали, что разъярённый, как тигр перед дракой, Володька рыщет по всему городу, разыскивая их, поклявшись дать им такого звону, что под этот звон запросто можно будет пускать крестный ход или собирать Новгородское вече, они бы, конечно, не разгуливали так беспечно.

Но, видно, хранила их в этот день судьба от Володькиных музыкальных упражнений.

Несколько раз они чуть не столкнулись нос к носу, но в последний миг расходились в разные стороны.

Обнявшись, Пашка и Джамал неторопливо брели по узким зелёным улочкам, глазели по сторонам, зубоскалили, с грохотом поддавали ногами по очереди пустую консервную банку и вообще всячески наслаждались жизнью.

В коротеньком переулке, носящем гордое название улицы Горького, они до того развеселились, что от хохота в изнеможении сели прямо на травяной тротуар — какой-то человек с чемоданом спросил у шустрой старушки, восседающей на лавочке перед домом и с удивительной скоростью лузгающей подсолнухи:

— Бабушка, не скажешь, где тут Косой переулок будет?

На что бабка с гордостью ответила:

— Э, милый, это мы раньше Косые были, а нонче Горькие мы.

А когда мальчишки начали хохотать, так стремительно подскочила к ним, что те не успели удрать, и она пребольно вытянула Джамала хворостиной.

Но и это маленькое происшествие не испортило друзьям настроения.

Они гуляли уже довольно долго, когда что-то неуловимо и грозно изменилось вокруг.

Сначала они ничего не поняли и только почувствовали какое-то странное беспокойство.

Потом, присмотревшись, догадались, откуда оно — люди двигались в одну сторону, многие бежали, а вдалеке слышался приглушённый шум голосов.

И, наконец, они явственно почуяли запах гари и в ту же секунду услышали короткое и грозное слово — пожар.

И тогда Пашка и Джамал со всех ног бросились вперёд.

То, что они увидели, было так страшно, что в первый миг мальчишки невольно попятились.

Пылал большой деревянный дом. Это была добротная старинной кладки изба, сложенная из толстенных брёвен, построенная по сибирскому обычаю — и дом, и двор, и сараи с хлевом были под одной крышей за высоченным забором.