Буря

— Оставь, оставь меня! Я сам не знаю, чего хочу… Чувства — такие разные чувства — они разрывают меня… И так то больно мне! Больно! Больно!..

И он еще долго вопил, девушка же стояла и плакала поблизости, он же, увидев это, завопил, чтобы убиралась она прочь — и она, закрывши лицо руками, скрылась во мрак — он же стоял на коленях, до боли сжимал голову, и стонал:

— Ты все смотришь?! Ну и что — интересно, колдун ты распроклятый?! Да — добился ты своего, добился! Совсем я потерялся… Отпусти ты меня, в тот коридор железный!

Действительно, он увидел сидящего пред собою ворона; тот говорил, и в голосе его печаль чувствовалась:

— Не только ты, но и я запутался… Чувства странные… Ведь и теперь есть в тебе этот пламень — есть ведь, иначе бы не было этих мук, иначе бы убийства совершал, как волк голодный. Через века пронес… Так и в себе я подобное чувствую. Люблю я ее — люблю, понимаешь ты это?!.. (Да пусть знает читатель, что выкрикивал он это накануне того дня, когда была похищена из Эрегиона Лэния). — Я хотел поглядеть на тебя — думал, либо «злодеем» ты останешься, либо прежним станешь, но не думал вот, что такая борьба происходить будет. Никогда не понимал этих страстей, а теперь вот понимаю — ведь, и во мне подобное происходит. Это слабость — слабость страшная, но мне надо с кем-то поделится, и с кем, с кем? Ни с Робиным, ни с Альфонсо — ни кто из них не запутался так, как ты. У них у всех прямая дорога… Один ты такой…

— Альфонсо, Робин?! Кто они?! Что это за имена пустые, ни о чем мне не говорящие?! Я хотел бы прикоснуться до всех них! Пожалуйста, пожалуйста — научи меня чему-то… Нет — я не знаю — я, ведь, всеми силами тебя проклинать должен! Чего же прошу тогда?! Я с ума схожу! Избавь меня от воспоминаний! Как же на душу давит! А-а-а!

И тут бросилась к нему из ночи девушка. Она все время была поблизости, с напряжением вслушивалась в каждое его слово — и вот, не в силах выдержать эту муку — а она его уже полюбила (пусть и бессознательно) — так она уже оказалась рядом с ним, обнимала его, слова нежные шептала.

— Вихрь, какой-то вихрь смутный, издерганный! Вихрь! Вихрь! — вскрикивал Сильнэм.

И тут вновь предстало виденье: стремительная снеговая круговерть, ветер завывает, и стонет кто-то — дерева стоят, и он не может пошевелится — жаждет так многое свершить, но вот не может — в сознании его темный вихрь взметнулся, раскаленным напором схватился за череп, и подумалось тогда эльфу-орку, что голова его сейчас не выдержит, лопнет, и он завыл:

— Узнать их всех! Дайте их почувствовать. Ты… Ненавижу тебя, молю тебя — дай их увидеть. Кто они?! Я ничего не ведаю, я заблудился! Темно мне! В душе так темно!..

И тогда ворон подхватил его, и стремительно понес куда-то. Надвинулось звездное небо, затем — вспыхнуло ослепительной вспышкой, и беспросветный мрак обволок Сильнэма: он почувствовал себя громадой, он почувствовал, что разливается во все стороны черным облаком.

Нет — мне не ведомо, почему, погрузившись в забытье в переходах орочьего царства Сильнэм вдруг перенесся в ту беспросветную, колдовскую ночь — ведь эти события разделяли несколько дней… Нет — я не стану размышлять на эту тему, так как все это окружено призраками, виденьями, чем-то расплывчатым, похожим на бред — и мне вообще тяжело писать эти страницы про Сильнэма, так как охватившее его безумие было много более тяжким, нежели безумие Альфонсо или Маэглина… А тут так ясно рассмеялась маленькая Нэдия, а солнечные лучи с такой силою разлились по стеклам — кажется, что нежное, сияющее облако примкнуло в поцелуе, к моей башне…

Но я должен рассказать и про Сильнэма — с этим рассказом хоть немного прояснится, что же произошло в ту ночь. Итак, почувствовал этот несчастный безумец, что так долго сдерживаемый в сердце его мрак теперь, все-таки, высвободился, что стремительно разлетается во все стороны — он совершенно ничего не видел, но чувствовал, что занимает теперь многие-многие версты, и еще он чувствовал некое движение в глубинах своей плоти, доносились до него и голоса — совсем уж какие-то слабые, призрачные. Ворон был где-то поблизости, и в голосе его не было уверенности — он робко советовал, не более того:

— Можешь устремиться к этим голосам. Можешь и их мысли слушать. Можешь общаться с ними…

— Ты только не оставляй меня! Слышишь?! Слышишь?!! — что было сил завопил Сильнэм, однако — не услышал собственного голоса.

Однако — ответ пришел:

— Не оставлю — будем вместе… — а через мгновенье. — Нет — я должен быть с нею! Я запутался так же как и ты! Лети же к этим голосам!..

И ворона не стало — Сильнэм метался из стороны в сторону, все вопил, все звал его, и от этого жуткого, ни на мгновенье не проходящего одиночества, он разорвался, он разлетелся в разные стороны — и боль не физическая, но духовная была столь велика, что… он не умирал, он стремился к голосам, и уж слышал, что — это вопли, и сам безмолвно вопил: «Да — уж так мне суждено! И в этом мраке моем боль!»

И так получилось, что вынесло его именно к Цродграбам и «мохнатым», которые сцепились в яростной схватке.

* * *

Барахир бежал как раз в центре колонны Цродграбов, и его вынесло прямо на «мохнатых» — он видел, как уносят его сынов, что было сил вопил, звал их по имени, однако — несшие их, только быстрее бежали в сторону Самрула — на бегу требовали у «богов», чтобы они, все-таки, помогли им. Барахир прорывался вслед за ними с яростью — бил и бил своим двуручным мечом (единственным нормальным оружием, которое осталось среди Цродграбов) — тяжело было нанести значительную рану этим, словно из гранита выдолбленным созданиям — руки болели, меч едва из рук не вылетал, и бросались на него все новые и новые. Он и не заметил, как вырвался вперед иных Цродграбов, и как потом эти Цродграбы отступили под бешенным натиском «мохнатых» — в общем, он оказался в окружении. Его несколько раз сильно ударили, он покачнулся — кто-то сильно ударил его по ногам, поплатился за эту дерзость жизнью — однако, и сам Барахир не выдержал, повалился на колени, и вдруг понял, что — это последний его бой, что сейчас вот его разорвут в клочья… Что ж — возможно так бы оно и было, если бы тьма над его головой не сгустилась в плотную колонну, и, взвыв в мучительном болезненном приступе, не вытянулась, не встала пред ними, слабо перекатываясь зловещими, мрачными образами — там можно было различить фигуру, и, в одно мгновенье, она напоминала облик эльфа, следом же — в орка переходила — голос так же постоянно изменялся:

— Остановитесь, бросьте свое оружие — выслушайте меня!

Для «мохнатых», которым и явление нескольких людей представлялось чем-то божественным — это видение настоящего духа стало совсем уж необычайным. Они забыли про свою ярость, больше не трогали Цродграбов, но все, словно статуи замерли, и созерцали. Так же, и Цродграбы остановились, пытались понять, что значит это неожиданное явление.

А Сильнэм выкрикивал им с какой-то яростной обреченностью:

— Поток стремительный снежинок, Весь в круговерти, весь в огне, Я — в жженье крохотных пылинок, Я в муке, я на темном дне. Подхватит ветер, вверх подымет, И вниз стремительно несет, То луч надежды сильно хлынет, То сердце память тьмою жжет. И в клочья, в клочья разрывает, И болью охватил весь мир, Звезда — так слабо — слабо так мерцает, Не слышно вовсе пенья лир! На дно безумье завлекает, Темница мрачная тоски, И сердце мрак лишь созидает, В нем крови мертвые рывки!

И вот эта колонна, постоянно изменяющаяся, стремительно стала переносится от одного стоящего там к другому — каждого хладом леденистым обдавала, у каждого торопилась вопросить: «Так что же нам делать?! Как мне от безумия этого избавиться?!» — голос был такой надорванный скрежещущий, что мало кто из Цродграбов его понимал — «мохнатые» же и вовсе решили, что — это и есть величайшее божество зла, и уж ни о какой битве и думать не могли — такой их ужас охватил — они поворачивались, и что было сил бежали в сторону Самрула. Сильнэм продолжал судорожные свои рывки — все заглядывал в их глаза, все надрывался — требовал, чтобы разъяснили, что ему теперь делать — как от этой боли не проходящей избавиться. Некоторые не выдерживали такого ужаса, падали в снег, и таких затаптывали.

Паника охватила и Цродграбов — им бы Веронику, в это время увидеть, она бы одним словом, а то и одним взглядом, успокоила бы их. Мог бы попытаться остановить их Барахир, но его самого уносила толпа «мохнатых».

— Убегаете?! Да — убегаете?! — вскрикивал Сильнэм. — А меня то на что, без всякого ответа оставляете?! Помогите! Помогите ж вы мне!..

И он продолжал метаться от «мохнатым» к Цродграбам, от Цродграбам обратно к мохнатым — вот попытался схватить одного из Цродграбов, однако — пролетел через него, так как был теперь лишь призраком.