Буря

Тут Ячук горько усмехнулся, и молвил:

— А за кого вы меня принимаете? Думаете, быть может, мне не страшно?.. Да мне жутко теперь… И не знаю, не знаю, что делать… Вот побегу, а куда побегу? Быть может, схватят меня. Шанс, что все выйдет хорошо, невелик, но, все-таки, он есть… Ну…

Он не договорил; и, видя, что человек-мышь закончил осмотр пустой клети, пробрался к изогнутому пруту, выбрался и, прошмыгнув в проеме между клетями, вырвался на середину коридора, бросился в ту сторону, откуда пришел. Там его сразу заметили, сразу несколько орков бросились ему наперерез, однако, он, маленький, пригнулся, проскочил между их лапами — бросился дальше.

Ячук со всех сил бежал по коридору между клетей, слышал за спиною все нарастающий топот, и понимал, что его маленьким ножкам не тягаться с орочьими лапами, что рано или поздно его все равно схватят. Однако, и в этом отчаянном положении маленький человечек не унывал — он на что-то надеялся; вот только на что — он сам не знал.

* * *

Вероника почувствовала, что не в силах больше бороться — на нее, да и на весь дом надвинулась, вспыхнула необычайно яркими, но, по прежнему непонятными образами, стена тьмы. Ужас этого непостижимого захлестнул ее, голоса, читающие заклятье на некому неведомом языке, сотнями извивающихся нахлынули в ее голову, и она, не помня себя бросилась с крыльца куда-то в сторону; затем раздался резкий, все оборвавший толчок.

Не было больше ни голосов, не извивающихся по двору скоплений мрака — была тишина — тишина совершенная, звенящая — настолько нежданная тишина и ничем не нарушаемое спокойствие, что и не верилось, что несколькими мгновеньями раньше, все дрожало, хрустело, бурлило, вертелось…

Хозяин, который все это время так и простоял на крыльце, огляделся теперь из под своего черного капюшона, и молвил своим леденящим, хоть и более слабым, чем обычном голосом:

— Все вернулось на круги своя. «Хамелеон» слизнул муху, а остаток и не заметил, ему, выходит, что эльф, что орк — все одно.

Они, хоть немного, пришли в себя, огляделись. Еще больше усилилось впечатление, что все произошедшее — дурной сон. Терем, казалось, стоял на прежнем месте; за распахнутыми, изливающими холод воротами, открывался замерзший лесной тракт. Причем, это был не речной лед, а то же, что и прежде — черная, ледяная земля. Безмолвные стволы деревьев уныло смыкались по сторонам; ветви, между которыми клубилась тьма, сцеплялись метрах в двадцати над их головами, надежно, как и двадцать, как и тысячу лет тому назад скрывали небо.

Тут обнаружилось, что Мьер был у самых ворот — этот медведь-оборотень медленно поднялся, взглянул на трехметровую фигуру, и молвил — точно железным бочонком прокатил в этой тиши:

— Все из-за орков! Разве же неясно — они хотели причинить нам зло, вот лес и вступился! Убирайтесь-ка прочь, да подобру-поздорову!

Однако, далеко не все орки были поглощены тьмою. По крайней мере, одна треть от двух сотен осталось. Они рассыпались по двору, и теперь с проклятьями поднимались, подбирали ятаганы, а оброненных ятаганов было так много, что казалось — это оружейный двор, на которым перевернулся целый обоз с выкованным оружием.

— Задержать его! — резко распорядился — точно бичом ударил Хозяин.

Мьер тут же подхватил два ятагана, и в огромных его ручищах, они показались, что два ножика. Он стоял рядом с воротами, и, оглядывая подходящие к нему отряды по десять-двенадцать орков, выкрикивал:

— Что меня держать?! Думаете, убегу?! Без друзей то убегу?! Выпустите… Нет — сами убирайтесь прочь, иначе оно вас поглотит!

Хозяин ничего не ответил, но он вполне логично рассудил, что этой тьме нет дела ни до него, ни до них; и, что нынешняя их суета, для тьмы этой — безмерно малое, проходящее мгновенье.

Хэм, которого поддерживал Эллиор, прошептал побелевшими губами, и голос его был уставшим:

— Не надо больше смерти…

Голос хозяина звучал теперь, как должен был он звучать, у того, кто пробыл во мраке многие века, в нем и не было ничего кроме мрака:

— Пусть он сдается, и тогда больше не будет смерти…

И тут к его ногам бросилась Вероника — эта девушка, все это время медленно поднималась на крыльцо, и удивительно прекрасно было ее бледное лицо; над огромными черными очами сияли длинные ресницы, и подобны были покрытым инеем тонким ветвям деревьев. Так же инеем покрыты были и ее короткие темные волосы, и ее темное, длинное платье — не смотря на то, что едва на ногах держалась, похожа она была некоего прекрасного, могучего духа, пришедшего из самого Валинора, и способного их всех освободить, а мрачный лес обратить в цветущий сад.

И она подошла к Хозяину, упала к подножью его черного плаща — обхватила это подножье (ибо ног не было видно, но когда он передвигался, казалось, что — это колонна тьмы летит над землею); она шептала тихим, но таким сильным, таким чувством проникнутым голосом:

— Я прошу вас. Прошу вас, оставить нас свободными… Потому что… потому что… вы, все равно, не сможете держать мое сердце в клетке! Потому что я Люблю! Я люблю — я должна быть свободной! Неужели же вы никогда не любили! Неужели не знаете, как это?! Сердце горит, сердце из клети рвется, и ничто; слышите — ничто не сможет его сдержать!.. Я так жду встречи; пожалуйста, пожалуйста. Я же знаю, что вы совсем не такой злой, каким хотите показаться…

Послышалась злая усмешка:

— Ты меня не знаешь — хочешь сделаю, чтобы твоему сердцу не было тесно? Попросту вырву из твоей груди!

— Но зачем? Я же знаю — вам те, промелькнувшие в вас светлые чувства…

— Довольно! — резко выкрикнул Хозяин, схватил ее тонкую ручку своей черной дланью, резким рывком вздернул ее на ноги, выкрикнул оставшимся своим рабам. — Вяжи их…

Ни у Эллиора, ни у Сэма, которые стояли рядом уже не было сил сопротивляться. Эльф стоял, прикрывши свои очи, и глубоко, печально о чем-то задумался — казалось, сейчас он изречет некую прекрасную поэму — мир, смирение выражала его фигура.

А вот Мьер и нее думал смиряться. В то мгновенье, когда Хозяин схватил Веронику; он зарычал: «Отпусти ее ты!» — и бросился на орков, которые толпились пред ним, выставив пред собой ятаганы, но боялись напасть первыми. Стал было ворочать двумя ятаганами, но это у него выходило очень неловко — слишком короткими, слишком легкими были для него эти «ножички», он и силы ударов не рассчитывал — перерубил какого-то орка надвое, но и ятаган от такого удара переломился. Тогда он наклонился, и подхватил другого орка за лапы, и вот этим орком он стал размахивать, и валить наседавших, точно молотом — удары были настолько сильны, что орки переворачивались в воздухе, отлетали к стенам, и, с силой ударившись в них, оставались там лежать без дыханья.

— Опусти ЕЕ, ты! — ревел Мьер, стремительно приближаясь к крыльцу.

Вот он побежал по лестнице, оставшиеся орки рванулись было следом, но он обернулся, и что было сил запустил в них бездыханное тело, послужившие некоторое время оружием. В результате, орки посыпались со ступеней, а Мьер подбежал к Хозяину, размахнулся, и ударил кулачищем во тьму, что была под капюшоном. Рука ушла туда по локоть, и тогда Мьер вскрикнул, и отдернулся. Руки по локоть была ровно срезана, кровь не шла, на месте среза потемневшая плоть дымилась, точно обоженная, чем-то очень жарким.