Бутылка

Глава 2

Одногрупник – его звали Вовка – согласился меня прикрыть: если спросят, сказать, что я ночевал у нас, как обычно. Объяснил ему всё как есть. Что нашёл девчонку. Что мы ночью залезли на раскопки. И вот… Про находку, правда, ничего не сказал, но про сторожа слегка приукрасил. У меня выходило, что за нами бежал весь лагерь. Прямо даже с Верой Сергевной – почтенной дамой науки, искусствоведом-экспертом.

Вовка долго ржал. Потом забеспокоился. Вдруг меня узнали по длинным волосам? Предложил даже подстричься. Или сразу идти с повинной к научному руководителю. Но я объяснил, что сторож был далеко. Фонарь у него налобный – китайский, ещё хуже моего. А вот мой… Но мы вроде как подумали, что дядя Федя вряд ли пойдёт в милицию с этим фонарём. И всё как-то легко позабылось.

Я полетел к Алёне, ждавшей меня на углу улицы на байке. Кстати, это оказался реликтовый советский «Урал» без коляски. И мы поехали по объявлениям о сдаче жилья.

Квартирёнку мы нашли в облупившемся трёхэтажном доме, когда-то выкрашенном в жёлтый. На верхнем этаже, где потише. Далековато от пляжа, зато недорого на двоих. Сразу же помогли друг другу перевезти вещи.

Было воскресенье, и мне не нужно было идти на раскопки. Так что я расслабился и не думал о предстоящем. Вовка сказал, что пока никто мною не интересовался, не звонил и не приходил. И от сердца совсем отлегло. Мы с Алёной вернули мотоцикл хозяйке и отправились в наш новый дом.

Зашли в магазин, купили продукты. Приготовили простой обед: макароны по-флотски, летний салат. Заварили чай. У меня поначалу было какое-то нереальное чувство, но я постепенно осваивался, привыкая к жизни с девчонкой. И ближе к вечеру то, что случилось на пляже, повторилось опять, но теперь уже в более привычной обстановке.

Мы валялись в кровати, Алёна курила. Потом ушла принимать душ. Я лежал, глядя в потолок и пытаясь понять, что же будет, но стараясь не заглядывать слишком уж далеко. Вдруг из ванной раздался напряжённый голос:

– Эй, Паш, дуй сюда!

Я вскочил. Прошлёпал босыми ногами по крашеному деревянному полу, чувствуя, как холодят стопы выпуклые гладкие доски. Замер на пороге ванной, приоткрыл фанерную дверь и с опаской заглянул внутрь.

Алёна стояла у раковины, спиной ко мне, в махровом халате, с полотенцем на волосах. Её острые локти были широко расставлены в стороны – она что-то делала в раковине. И тут она обернулась ко мне. Её глаза удивлённо раскрылись.

– Смотри!

Она подняла что-то из рукомойника. Это был тот лежалый ком, который мы утащили с раскопок. Намокший шершавый камень почернел и стал похож на мокрую землю, и… в одном месте на бугристой поверхности проглядывала гладкая…

– Дай!

Я выхватил предмет у Алёны и стал ковырять его ногтём вокруг блестящего пятнышка. И вдруг отскочила ещё одна чешуйка земли, открыв зеленоватую гладь.

– Надо с водой! – Алёна, попыталась отнять находку.

– Какой!.. Забьёшь слив!

– Не забью!

Она отодвинулась, и я увидел, что в раковине стоит маленький красный тазик с осадком грязи на дне. Там же плавали жёлтая губка и пилка для ногтей с острым кончиком.

– Не пойдёт…

Я метнулся на кухню, схватил проволочную мочалку для посуды. Забежал в зал натянуть футболку. Вернулся к раковине, оттолкнул Алёну бедром и принялся осторожно тереть находку мочалкой, иногда поддевая пилкой комья окаменевшей земли.

***

Целый час мы тёрли, скребли, ковыряли и мыли. Несколько раз пришлось выливать грязь в унитаз. И в итоге мы утомлённо присели на край ванны, передавая друг другу находку обновлённого вида. Алёна взяла сигареты с хлипкой алюминиевой полочки. Под потолком ванной было маленькое окошко, постоянно открытое. Сизая ниточка дыма завилась спиралью, потянувшись на улицу. Оттуда повеяло свежестью и вечерней прохладой.

– Бутылка… – протянула Алёна, задумчиво глядя на густо-зелёную, мятую стекляшку у меня в руках.

– Бутылка.

Я поднял предмет к окну, и тёплый вечерний свет прошил изумрудную гладь: очень прозрачное и совсем новенькое на вид стекло! Только в паре мест остались следы каменистого налёта, который мы счищали мочалкой. Но самой мочалкой мы её не царапали! Стекло было удивительно твёрдым. А горлышко даже с намёком на круговой выступ под крышку, как у современных бутылок. Но толщиною его корявые стенки казались едва не с мой палец, и отверстие между ними – всего сантиметр от силы. Тем более удивительной была кристальная ясность стекла.

– Это… ископаемое? Реликвия? – неуверенно спросила Алёна.

Я нервно хохотнул.

– Да не знаю! Никогда не читал о таком. В Древней Греции делали вазы, сосуды и кубки, но… не такие же!.. Как на пивзаводе!

– Так это… кто-то выбросил что ли? Она современная?!

– Вряд ли. Она выглядела как окаменелость. Не могла же за пару лет…

– Не могла…

Мы молчали. Алёна затушила окурок о влажный край фаянсовой раковины и кинула в унитаз. Потом снова повернулась ко мне.

– Но тогда откуда…

– Не знаю.

– Может…

– Вот только не надо мне тут сказок о пришельцах!

Я вскочил с края ванны и вновь глянул сквозь находку на свет.

– Ну почему о пришельцах? Может, о колдуньях и ведьмах… Ну что ты? Иди сюда…

Она потянулась ко мне, обвила руками. Я наклонился, припав к её мягким, немного отдающим дымом губам. Она выдернула у меня из рук артефакт и приткнула его на край раковины: между стеной и краном, чтобы не разбился. И я забыл обо всём. Приятная дрожь побежала от ног к животу. В общем, о находке в тот вечер мы больше не вспоминали и, вымотанные, уснули в слегка душноватой комнате, на двуспальной кровати. И лёгкий морской ветерок тихо поскрипывал форточкой, обдувая наши тела.

***

Я проснулся от звона посуды и понял, что уже понедельник. Нежно-розовое рассветное марево проникало с улицы в комнату, а из вечно открытых окон лилась ночная прохлада. Я передёрнулся, вспомнив, что мне предстоит на раскопках, и представив, как я буду смотреть всем в глаза.

«И вообще, не увезёт ли меня бобик в ментовку?..»

Но из кухни позвал нежный голос Алёны, и я вылез из постели, подрагивая от холода и от нервного напряжения.

В сковородке шипела яичница, был нарезан белый хлеб на доске. На столе стояла открытая банка кильки в томате (необычно для завтрака, но Алёна сказала, что ей нужно много белка).

Со сдобной булочкой всё это пошло на ура, но я почему-то никак не мог поднять на девушку глаз и упорно возил коркой хлеба по тарелке, прихлёбывая растворимый кофе.

– Не дрейфь! – вдруг сказала Алёна, заметив мою похоронную мину. – Всё будет окей!

Она сидела почти против света, наискосок к окну, с угла маленького ДВПшного столика с принтом под мрамор. Её гладкое плечо, выглянувшее из-под халата, отливало бронзой. Золотистый луч из окна, разделённого Т-образной рамой, ложился ей на висок, на блестящие пряди волос, высвечивал треугольник крыла аккуратного прямого носа, контрастно заострял грань верхней губы и скользил по розовой нижней… Короче, как ни избито звучит, но я едва мог дышать, глядя на неё. Было что-то невероятное в том, как она похорошела.