Бутылка

Как ножом по сердцу резанули меня эти слова. Вернулись мысли о том, что Алёна – расхитительница исторических мест, окрутившая меня из корысти. Хотя… Как-то глупо получалось для профи.

Видимо, Алёна почувствовала, как сжалась моя ладонь вокруг её маленькой кисти.

– Да мне-то пофиг. Посмеялись… Приключение было… И всё! Но, может, тебе… Может, лучше…

– Подбросить её обратно?

– Ну да… – смутилась она, потупившись и замедляя шаг.

– Нет, спасибо. Нашёл уже сегодня гривну. Хватило… И так уже косо смотрят.

– О-о-о… А может… Всё же как-то удастся узнать, что это такое? Просто… Мне любопытно!

– Ну… Наверное, можно… Попробую зайти в библиотеку… Ай нет! Летом тут всё закрыто. Я бы спросил… У профессора в палатке есть книги и ксерокопии, но… Надо по обстановке смотреть…

Мы замолкли. Похоже, Алёна поняла мои опасения насчёт сторожа с научруком. А ещё существовал на раскопках негласный этикет между научным составом и студентами, когда вся слава достаётся первым, а вторым – хорошие оценки.

Но всё это было неважно. Я покрепче сжал руку девушки и поцеловал её. Мы пообнимались немного. А потом заметили, что совсем углубились в заросли можжевельника, каштанов и сосен, молодого ясеня, клёна, белой акации и розового крымского ладанника.

Вечернее солнце мягко светило сквозь зелень. Воздух ритмично звенел от пения кузнечиков. Дул свежий приятный ветер. Думать о плохом не хотелось. А вскоре мы набрели на особенную поляну. Земля здесь была устлана сломанными ветром ветвями, прошлогодней хвоей и листьями. Из-под них пробивались гроздья пушистых цветов: нежно-лиловый чабрец, розовый эспарцет, пурпурный и белый вереск, – обрамлённые, как пятнами света, серебристой листвой полыни. Вокруг витал нежный аромат лета.

Алёна охнула и долго любовалась цветами. Сначала замерла в нерешительности, а потом выбрала взглядом самую густую полянку, легко подбежала к ней, присела на корточки и стала собирать букет. Я хотел помочь, но она остановила:

– Нет. Хватит… – предъявив большую охапку розовых и лиловых цветов.

Она поднесла их к лицу, понюхала и протянула мне, щекотнув нос. Я чихнул. Посмеявшись, мы взялись за руки и отправились домой, подгоняемые в спину тёплым ветром. Лучи низкого солнца падали нам на плечи, и длинные тени тянулись из-под ног по рыжей земле. Просветы между деревьями вдруг наполнились тем загадочным опалово-лиловым маревом так запомнившихся мне южных сумерек.

Глава 3

Когда пришли домой, Алёна поискала на кухне, во что бы поставить букет. Но никаких мало-мальски приличных сосудов не было, только двухлитровые банки. Тогда она двинулась в комнату и решительно наклонилась над тумбочкой. Метнулась в ванную и… вернулась с нашей бутылкой, из которой бодро торчал пышный лиловый букет!

– Ты чего?! – возопил я. – Вдруг увидят?! Хозяйка!..

– Да не… Она придёт проверять нас только на следующей неделе. И потом… Ну какая-то кривая бутылка… Подумаешь…

– Подумаешь?!

– Да. Ты смотри, какая она гладенькая! На ней же не написано: «Я с древнегреческих раскопок!» К тому же… Надёжнее всего что-то прятать на самом видном месте!

И правда. Я прыснул от смеха. Бутылка была на вид новенькой, глянцевой, ярко-зелёной. Хоть и вся кособокая, мятая, слегка сплющенная там и сям, но… Может, это задумка художников! И лиловый букет отлично смотрелся в густо-изумрудном стекле.

Алёна поставила его на тумбочку и стала раздеваться. Хоть я видел это уже и раньше, но… всё никак не мог привыкнуть к тому, как из-под лёгкой одежды появляется загорелое тело с соблазнительными изгибами. Я подошёл и обнял её, прикоснувшись к прохладной коже.

Обычно на упругом матрасе и чистых белых простынях мы крепко засыпали в обнимку и спали до утра. Но в ту ночь мне не удалось выспаться. Я ворочался и просыпался от ярких, сюрреалистических снов. Даже запомнил одно посетившее меня видение.

Начиналось всё довольно мило: мы с Алёной, как накануне, гуляли по берегу моря, только пляж был пустым, без туристов. Даже солнце светило не ярко, а было каким-то приглушенным. Вроде его блики по-прежнему искрились на волнах, но из-под деревьев на пляж наползала густая тень, словно курящаяся дымом: как будто чернила, разлитые в воду.

И вот мы на поляне с цветами. Но это уже не душистые, пышные лиловые кисти, а какие-то корявые, мятые пучки бугристых ветвей. Словно кто-то плеснул на цветы какой-то вязкой субстанцией, так что соцветия слиплись в тяжёлые жирные гроздья, пригнувшись к земле и застыв комковатой массой.

И вдруг обстановка меняется. Я стою на той же поляне, но обычной, залитой солнцем. Вдали вздыхает море, и ветер шелестит в хвойных кронах. Алёна рядом. Я пристально смотрю на неё, поражаясь её красоте. Она совсем не такая, как наяву. Черты лица тоньше, изящней. Фигура не атлетически крепкая, а очень стройная, но с округлостями в нужных местах. Даже рост Алёны меняется. Кажется, она на глазах вытягивается вверх, и уже не едва достаёт мне головой до плеча. Нет. Теперь она выше, лицо её наравне с моим. Она с доброй улыбкой смотрит на меня огромными, ясными серо-голубыми глазами. И те кажутся на солнце зелёными.

Я вдруг задыхаюсь от нежности, притягиваю её к себе, целую. И вот мы уже опускаемся в заросли цветов… Мокрых и липких цветов. Я пытаюсь вскочить, оттолкнуться, но упираюсь взглядом в лицо девушки. А оно вдруг начинает меняться. Как на плавящемся полиэтилене, поднесённом к огню, на лице проступают чёрные пятна. Углубляются глазницы и ноздри… Широко раскрывается рот и чернеет беззубой ямой.

Провалы становятся больше и сливаются вместе, как дыры, прожигаемые перегретым металлом проектора в киноплёнке. Они начинают синхронно вращаться, и от их рваных краёв тянутся по спирали к соседним щупальца черноты.

Всё сливается в круговороте мрака. Я чувствую под ладонями плечи Алёны, ощущаю её дыхание и пытаюсь рвануться назад, выкрутиться из объятий, но тут… Передо мной разверзается устье чёрной воронки, затягивая мою голову внутрь. Я пытаюсь заорать, только челюсти сводит от тяжести. Кости трещат под давлением. И нет ничего, кроме боли, тьмы и стука крови в висках…

***

Я очнулся в холодном поту. Предрассветная синева наполняла комнату. Всё в груди больно сжалось. Я вздрогнул, заметив рядом неподвижное тело Алёны. Но пригляделся и понял, что она просто мирно спит. Её грудь под тонким одеялом вздымается и опадает. Колышется от дыхания прядь волос, упавших на щёку.

Я замотал головой, пытаясь прогнать наваждение. Сел, опустил ноги на пол. Тут мой взгляд упал на тумбочку у изголовья кровати, и сердце ёкнуло. Я не узнал букета.

Мне показалось, что из бутылки торчат комковатые ветви, которые я видел во сне. Но через миг всё пропало. Я понял, что за ночь цветы просто раскрылись сильнее, и стебли провисли под их тяжестью, так что букет стал растрёпанным.

Сумерки отступали. За окнами прояснялось, и в комнату хлынул розоватый рассвет. Мой взгляд скользнул по бутылке, бесцельно зашарил вокруг. И что-то опять показалось. Как будто кривые стенки бутылки не блестели зелёным, а были совсем прозрачным, лишь слегка искажая лучи света, проходящего сквозь стекло, и меня форму предметов за ним. Я дёрнулся, впившись взглядом в бутылку.