Бузина, или Сто рассказов про деревню
Шрифт:
Комары летали по всему дому, так все двери и окна были распахнуты настежь. Гудел насос, брошенный шланг поливал соседский участок. Самый крепкий рыбак спал в гамаке, не снимая с себя патронташа и ягдташа. Все храпели.
Пройдя утром по полю битвы, я робко потрясла главного – он спал со спиннингом:
– Вы лодочку-то спускать будете, милейший? – спросила я, не дыша, чтобы не опьянеть до завтрака.
– Мать, – просипел он, не открывая глаз, – ты нам это… того… девчонок организуй там… и пивка…
х х хВвалились в избу продрогшие. На озере жёсткий северо-западный студил лицо, заталкивал снег за пазуху, под воротник, слепил глаза. Лунку затягивало, Пашка едва успевал черпать шугу. Дима хотел поставить палатку, да плюнул, глянув на небо – запад набух грязной водой, тучи шли всем горизонтом, неся одно – снег, снег, снег… Дергая удочкой до одури, глядя на уходящий вниз поплавок, Дима мечтал об одном – о бане, о жаре, от которого поначалу дохнуть больно, а потом колет по всему телу, и ты весь, как отсиженная нога… а после – пивком
Шешуринская да наговская пацанва ловила рыбешку в ручье, соединяющем озеро Наговье с лесными протоками. Мосток, тонкие жердинки перекладин, вот, и вся переправа. Младшие сидели на брёвнах, болтали босыми ногами, старшие стояли, опираясь о перила, лузгали семячки, сплевывая в воду. На запах подсолнечника подплывали мелкие любопытные ерши, кружили, хватали заодно и червячка, топили его, обгладывая и, к великой досаде рыбачков, сходили с крючка. Удочки резали из орешника, леску таскали у деда или отца, самодельные поплавки, ржавые крючки – вот и все снаряжение. Ведро стояло общее – ссыпали туда рыбью мелочь, и соседские коты сидели себе чинно-благородно, в ожидании обеда.
У мостков тормознула машина, из неё вылез небольшого роста мужичонка, и, распахнув зев багажника, начал выставлять на дорогу чемоданчики. Чехлы с удочками, коробочки, складной стульчик, спиртовочку, чайник, пластиковый столик и прочие вкусно пахнущие зарубежные предметы. Открыв рты, пацаны смотрели, как мужичок переобувается в новые заколенники, натягивает на себя спасательный жилет цвета прелой листвы, и собирает удочку. Колено вставало к колену, и, телескопически удлиняясь, удочка достигла максимальной длины. Дальше мужичок стал доставать блёсны, сияющие, как дамские серьги, извлекать наживки, мерзкие и вкусно пахнущие, поплавки, и, в довершение парада, эхолот. Пацаны, отвернувшись от ведра, в котором плескалась рыба, недоверчиво следили за ним.
– Ну, смотрите, дурачки деревенские, как ловить надо! – сказал мужичок и замахнулся удочкой. Конец удочки со свистом сомкнул провода линии электропередач, послышался веселый треск и мужичка шибануло по полной. Пацаны развернулись к озеру, и продолжили бросать в воду хлебную крошку, сплевывать лузгу да таскать рыбёшку…
ФЕЙГИНЫ
На чем только не бывают объединены семьи! Когда любовь усыхает, как лоскут шагреневой кожи, а жить-то еще надо, супруги находят себе общее дело. Это может быть и ремонт квартиры, и метания по курортам, и воспитание детей, и ненависть к соседям – неважно. Тут главное одно – дело должно быть ОБЩИМ. Супруги Фейгины, Боря и Галя, пройдя через совместные увлечения котами, паззлами, кактусами, йогой, доносами на соседа, занимавшегося по ночам чеканкой – иссякли. Зрел развод, неприлично шумный и болезненный. Боря уже оценил имущество движимое, а Галя обзванивала риелтеров, адвокатов и психоаналитика – подругу Люську. Выход был найден неожиданно – Фейгины поехали перемерять участок в деревне на предмет межевания. Деревня была обезлюдевшая, съехавшая с крутого берега в речку, а тут еще весна, разлив, и солнце, и пьяненький сосед Фигвамыч… и что-то понесло их вместе с ним, на казанке, и ничего не поймали, но вдруг открылись небеса и упали в воду, и затлел красноватый тальник, протянулась сиреневая дымка по вечерним лугам, и жарко зажглось в сердцевине костра, и забулькала вода в закопченном чайнике, и распустилась заварка в эмалированной кружке… Проснулись Фейгины, дрожа от холода, в своей косой избе, которую еще вчера хотели распилить надвое, обняли друг друга покрепче, да и решили, что можно потерпеть еще немного. После возвращения забытых ощущений, Борька, удивленный сам собой, прошлепал в свитере на голое тело на кухню – в поисках воды, наступил на уютно спящего Фигвамыча, растолкал его, разбудил, растерев докрасна уши и отправил в магазин. Фейгин, – изумленно мяукнула Галочка, – а ты у нас, оказывается, герой-любовник? Кому как повезет! – и Борька прыгнул на кровать. Точнее, на Галочку.
Домой возвращались счастливые, хотя у Галочки была сломана лодыжка, но любовь-то вернулась? Свежесть чувств была так велика, что и Боря, и Галочка по секрету позвонили дочке Соне в Соединенную Америку и похвастались. Чума, родители, – дочери было не до сантиментов, – делом займитесь! В мае приедет Алекс, привезет папе симвастатин, а маме лекарство от папы. И делайте уже паспорта на выезд.
Медовый месяц длился, пока срасталась лодыжка. Как только сняли гипс, Боря внезапно ощутил потерю любви. Он лежал на огромной шведской кровати, сделанной из тверской сосны, смотрел в потолок и страдал. Галя, наматывая на себя законную Борину половину одеяла, похрапывала, и светлые ее кудряшки дрожали, обдуваемые сквозняком. Боря лежал и думал – чем бы еще склеить семью? Хотя бы на месяц? Ну, до осени? Если уж разводиться – то только в ноябре! Когда и так хочется повеситься. Борька! – Галочка зевнула
и выпростала из-под одеяла розовую пятку, – я на рыбалку хочу… И началась у них новая жизнь. Пока покупали надувную лодку, сапоги-заколенники, костюм для подводной рыбалки, удочки, спиннинги, наборы блесен, катушки, крючки, воблеры – кончились деньги. А впереди еще был мотор. Ямаха. И конопляное масло, и насадки, и присадки, и червячки! Вечерами супруги, разложив на кровати содержимое новенького рыболовного ящика, путались в леске, извлекали из мягких мест крючки – и… любили друг друга!Не знаю, если честно, чем закончится сия история, но я за Фейгиных спокойна. Рыбалка – это форевер полный! Я вам, как специалист говорю!
Как меня занесло в деревню
Часто меня спрашивают – почему понесло тебя, Дарья, в эту глушь и топь? Все нормальные люди поехали дальше на запад, а ты? Что подрезало тебе крылья? Рассказываю. Служила я в Московском Ленкоме, после окончания Школы-Студии МХАТ, и была, как говорится, в полном удовлетворении жизнью. Пусть и должность была невелика, но почёт был, и весьма, весьма замечательное общество. И сбила меня с толку Elena Hummel – пишу об этом прямо. Говорит мне как-то Елена – а что бы вам, Даша и Митя, (это немного другой был муж), не прикупить домик в деревне? Тверская область, тогда еще имени старосты Калинина, вельми богата лесами, глубока озерами, чиста водами, полна рыбами, и фрукты росли там в виде ягод по лесам. Ну, дрогнули мы, и сговорились на покупку домика. Под городом Удомля. Где Калининская АЭС. И поехали глядеть на домик. А не доехали – колесо пробили. И лагерь разбили у реки Медведица. Друзья подтянулись из Москвы. Мы палаточки поставили, костерок развели. Там хорошо было. Маслята кругом, сенокос. Меня даже тракторист полюбил. Все, бывало, едет мимо на этой… косилке, и кричит – Дарья! Любовь моя! Готовсь, сенокосу конец, мы с тобой под венец! Ну, мой муж Митя все смеялся, думал, тракторист шутит. И мы купались, грибы жарили, в стогах ночевали, а наш ирландский терьер Голден Дэвл Ежи Вэлор Анкер, племянник терьера самой Маргарет Тэтчер, ловил водяную крысу ондатру. Полное было великолепие. Солнце сияло!
Как сенокос кончился, на «Ниве», и при полном параде, тракторист приехал жениться. Узел галстука поправил, и решительно полог палатки отдернул. А там подлинный мой муж на раскладушке лежит, книгу читает.
– Это что за тип? Пока я на родной колхоз пыль глотал? Измена? Выходи, – говорит тракторист, – будем сейчас биться. Она сама выберет, или кто останется…
Муж, смотрю, уж и не улыбается даже. Скулы свело и мне, и даже дрожь по телу. А муж мой был не просто красивый, а еще и умный.
– Давай, – говорит, – хоть познакомимся сначала! Я – Дима.
– Я, – протягивает тракторист лапу лопатой, – Коля.
Дима и говорит:
– У меня коньяк!
А Коля отвечает:
– Да и нам не вопрос! Я ж свататься шел! Шампанское!
И пала ночь на реку Медведица. И сидели мы под столом, сколоченном из ворованных заборных досок, и качалась над столом керосиновая лампа, сделанная моим крёстным отцом из Ленкома Юрой Федорковым, и отбрасывала тень на наши лица. Стол был полон, мы пели песни, обнявшись за плечи, а потом пошли плавать, правда, сидя – по причине мелководья, в реку Медведица.
Коля задружился с нами так, что чуть в Москву не уехал. А мы, прикупив в сельпо сервиз на 24 персоны производства Демократической Германии, отбыли в печали домой, и муж скупал у придорожных бабок астры моих любимых цветов – желтые, фиолетовые и розовые…
И запала нам Тверская прям в самую душу… Приехав в Москву, я затосковала. Чуть-чуть. Неожиданно. Те, кто служит или служил в театре, знают, какие это сети… какая мышеловка или, даже сказать, паутина. Не оторваться, как приятно. Супруг мой, тогдашний, Дмитрий, окончил актерский курс Бондарчука во ВГИКе, и снимался, но мало, в эпизодах. Те времена были прекрасные, 90-е годы, полные надежд, потому – живи да радуйся. Переступили мы порог квартиры, отдышались после лестничных штурмов хрущевки, а я пошла ставить разноцветные астры в банку, Мите попалась на глаза копеечная газетка «Рекламное приложение к Вечерней Москве». Издание было очень популярным в пору отсутствия интернета. Там, обведенное красным маминым редакторским карандашом объявление сообщало о «продаже участка на берегу озера для выращивания телят на коллективном подряде». Собственно, телят мы с Димой где-то видели – на рынке и на картинке… Но муж у меня был человеком очень энергичным и буквально тут же отбыл выращивать. Как же мы жили без сотовых! Без машины!
Прибыл он ранним утром, и, дыша на меня туманной сыростью, выдохнул – Данечка! Какие места! Воздушные! – и тут же уснул.
В театре выходной – понедельник, поэтому мы уехали в пятницу. В поезде «Москва-Рига» мне понравилось. Чисто, тепло, чай с заваркой, чистота в WC. Вежливые, но холодные проводницы Рижской бригады. Чистые стаканы, коньяк в вагоне-ресторане. Вот, ровно до станции Старая Торопа все было прекрасно. А вот дальше… Продуваемая ветрами станция, гулкие голоса, извещавшие о прохождении товарного на Москву. Дощатый туалет. И дикая очередь на автобус, шедший в Торопец. Ну, дикая! Как мы туда, в автобус, уложились – не знаю. 21 км тряски, когда во рту чей-то локоть, а на ногах кто-то спит. В Торопце – автостанция, милого цвета испуганного неба, жесткие сиденья, и, снова – дощатый туалет. И – рядом вокзал, и тот перрон, на котором снимали прощание Галкина с Шахворостовой (сериал «По ту сторону волков»). Опять автобус. Теперь уже бабы с сумками, корзинками, с мешками, в которых визжат поросята. Мужики с вонючими мешками, полными шерсти. Дети. Деды. Тётки. Я смотрела на все это, ощущая себя Сенкевичем в Парагвае. Это была АБСОЛЮТНО неизвестная страна. Чужая. Чуждая. Автобус матерился, лузгал семечки, пил лимонад и вино (это у них водку так называют), у шофера пел Кай Метов, затиснутый в кассетный магнитофон и болтались вымпела, обвешанные значками, как собачьи уши – клещами. Я смотрела на Диму и делала страшные глаза.