Были два друга
Шрифт:
– Позор и стыд!
– гремел Иван Данилович.
– Отвернуться от жены и детей из-за какой-то вертихвостки…
– Я сама ушла от него. Я не могла дальше… Обо мне не беспокойтесь, проживу с детьми. Пойду снова на завод.
– Где ты, дочка, остановилась?
– спросил Иван Данилович.
– У подруги.
– Это почему же у подруги? Твой дом - вот он, - Иван Данилович обвел руками комнаты.
– Тяжело мне будет у вас. Здесь все будет напоминать…
– Эк, испугалась чего! Или нам твои детишки не родные внуки, или ты чужая для нас? А его, стервеца, выбрось из головы! Слышишь?!
– Не надо, мама. Может, он образумится еще,- сказала она и подумала: «Не погорячилась ли?» Вспомнила совет Даши: не торопить события, не делать поспешных выводов… Но она не могла дальше так жить.
– Чтобы и ноги его не было в нашем доме!
– крикнул Иван Данилович.
– Ну-ка, пойдем за детишками.
Надя на минуту заколебалась. Она не имела в виду переходить с детьми к свекру. Здесь каждая вещь будет воскрешать в памяти пережитое. Но, с другой стороны, Надя надеялась, что Василий не оставит еe и детей, переболеет и вернется к ним.
Иван Данилович взял ее за руку.
– Пошли!
Ефросинья Петровна отерла фартуком мокрое от слез лицо, переоделась и направилась к сыну, чтобы образумить его, помирить с Надей. Квартира Василия оказалась запертой. На стук из двери соседней квартиры вышла пожилая женщина.
– Вы к Василию Ивановичу?
– спросила она.
– Где он, голубушка, сынок мой?
– жалостливо спросила Ефросинья Петровна, готовая опять расплакаться.
Женщина посмотрела на нее участливо.
– Нету его. Нету. Еще вчера уехал… Погрузил чемоданы и уехал, - сказала соседка.
– Куда же он от жены, детишек?
– упавшим голосом проговорила Ефросинья Петровна. Слезы потекли по ее морщинистому лицу.
– Бог его знает куда. Взял и уехал. Просил передать Надежде Владимировне ключи от квартиры. Письмо ей оставил. Сейчас принесу.
– Господи, что творится на белом свете. От законной жены, от деточек своих, от родителей уехать куда-то…- сказала Ефросинья Петровна.
Шла Ефросинья Петровна домой, не видя от слез дороги. Едва передвигая ноги, переступила порог. Навстречу ей бросились внуки.
– Бабушка, а мы теперь будем у вас жить!
– радостно кричал Вовка.
– Мы к вам теперь уже насовсем.
– Правда, бабушка, насовсем!
– вторила Наташа. Они терлись у ног старухи, как котята. Ефросинья Петровна вздохнула:
– Бедные мои сиротинушки.
Подошла к невестке, молча вручила ей ключи и конверт. У Нади дрогнуло сердце. Она растерянно посмотрела на старуху, на протянутые ей ключи и голубой конверт.
– Вы были у него?
– тихо спросила она.
– Была, доченька, была, - охнула и пошла в другую комнату, тяжело переставляя отяжелевшие ноги.
Надя дрожащими пальцами вскрыла конверт. В нем была небольшая записка.
«Ты сама виновата во всем. Я не хотел этого. Но если ты поступила так, мне ничего не оставалось делать, как уехать навсегда. Тебя и детей в беде не оставлю. Прости за все. Василий».
Не таких слов ожидала Надя. До этого она верила, что он придет, попросит прощения, и они снова будут вместе. Короткая записка развеяла ее надежды. Несколько секунд Надя смотрела на белую бумажку, потом упала на диван и разрыдалась. Глядя на нее,
плакали Ефросинья Петровна, тетя Варя. Расплакались дети.– Что за рев?
– спросил Иван Данилович, входя в горенку.
– Уехал, оставил нас горемычных, - запричитала Ефросинья Петровна.
– Скатертью ему дорога. Такой пустоцвет не стоит того, чтобы по нем слезы проливать. И чтобы о нем не смели при мне говорить! Слышите?!
Иван Данилович опустился на стул, поманил к себе внуков, усадил их к себе на колени.
– Ну, пусть бабы плачут, а ты ведь мужчина. Стыдно тебе, брат, слякоть в доме разводить, - сказал он Вовке, гладя его по голове тяжелой заскорузлой рукой.
– Маму и бабушку жалко, - всхлипывая, ответил мальчик.
– Теперь у нас их никто не обидит. Не позволим обижать!
– Мы прогоним папку, когда он придет обижать маму. Правда, дедушка?
– сказал Вовка.
– Молодец! Это - по-нашенскому. Сейчас пообедаем, а там на речку. Благодать! Ну-ка, бабы, хватит вам носами хлюпать. Пора обедать.
Иван Данилович скрывал от всех, что тяжело переживал позор сына. Утешало старика то, что в доме снова появились внуки и любимая невестка.
Первые дни Надя не находила себе места. Где бы она ни была, что бы ни делала, ее везде и всюду преследовали безрадостные мысли о муже. Может, она действительно сама во всем виновата, погорячилась, а он воспользовался ссорой и уехал с артисткой. При мысли об этой женщине у нее от боли сжималось сердце.
Вначале Наде все казалось, что вот скрипнет дверь, и на пороге появится Василий. Но дни шли, а он не возвращался. Днем Надя крепилась, а ночью прятала лицо в подушку и плакала чуть ли не до утра, весь день ходила с головной болью и воспаленными глазами. В доме никто не упоминал его имени, но Надя чувствовала, понимала - он всем причинил страдания. Свекровь ходила притихшая, стала часто хворать, в глазах носила глубокую материнскую печаль.
Как- то тетя Варя сказала Наде:
– Завез в глушь, бросил, уехал. А детишки как?
– Не надо, тетя, об этом. Прошу вас.
– Ладно, ладно. Я к тому, что нам пора возвращаться домой, в Москву.
– У меня здесь дом и никуда я отсюда не поеду.
– Думаешь, что образумится? Ну что ж, дело твое. А я поеду умирать на родину, - заявила Варвара Петровна.
Как ни отговаривала ее Надя, она вернулась в Москву.
Надя вскоре устроилась на завод лаборанткой. В труде, на людях не так больно было переносить горе.
Николай часто наведывался в лабораторию. Придет, поговорит о детях, о стариках, но о Василии никогда не спрашивал, и Надя была благодарна ему за это.
НОВЫЕ ТРЕВОГИ, НОВЫЕ СОМНЕНИЯ
Василий Иванович сидел за письменным столом и задумчиво смотрел в раскрытое окно. Он видел стайку молоденьких березок, сбегающих по косогору к реке. Белые и легкие, они напоминали девушек, резвящихся на лужайке. Одна из них, чуть постарше, стояла в сторонке и, казалось, задумчиво и грустно смотрела на веселых подружек. Справа и слева ее росли две маленькие березки. Василий Иванович закрыл глаза и увидел перед собой Надю, печальную и задумчивую. «Тебе не жаль будет детей?…»