Быстрее империй

— Прав я был, послужит ещё кораблик! — довольно бормотал Окунев.

— Послужит, мудрёнть, — соглашался Березин. — Если по уму всё делать. Нужны блоки, медные шкивы, пакля, смола, скобы, гвозди. А так, чего ж, дело-то нехитрое.

Моя спина вновь расплачивалась за срочность. Таясь от Тропинина я завозил на верфь нужное снаряжение. Зато с народом проблем не возникло. Людей даже пришлось отбирать из многочисленных охотников. Засиделись парни на одном месте, застоялась кровушка молодецкая.

Тропинин, понятно, решил идти в Калифорнию одним из первых. Тем более и узнал он о походе раньше других. К кирпичному производству Лёшка охладел также быстро, как до этого им загорелся.

— Там всё на мази, — заверил он. — Кирпичи пекутся как горячие пирожки. Знай, укладывай. А для меня высадка в Калифорнии — это мечта.

— Я думал, твоя мечта — Индия., — не без сарказма заметил я.

— Дай только срок, доберёмся и до Индии.

Затем на корабль попросился Расстрига. Его бригада возвела больше половины наших построек, и терять такого прораба совсем не хотелось. Но, с другой стороны, и отказывать нужным людям в их маленьких просьбах я не привык.

— Ребята справятся сами, — успокоил меня Расстрига. — А мне уж больно любопытно поглядеть на далёкие дали. Для того ведь и пошёл сюда.

А когда в поход засобирался Комков, у меня опустились руки.

— Ну, хоть ты-то останься! — взмолился я. — Кому-то надо за всем присматривать.

— Нет уж, — ухмыльнулся Комков. — Вместе из Охотска выходили, вместе до конца дойдём. Там ведь он, твой край света? Вот посмотрю что да как, помогу обустроиться, тогда и вернусь.

В общем, люди набивались в старенький галиот, как в утренний автобус. Зато это были лучшие люди, можно сказать, гвардия нашего завоевания. Разумеется, Анчо, Чиж, Тёма и Ватагин даже не спрашивали разрешения, а просто собирали вещи и грузились на обновленный кораблик. Из старых туземных соратников в городе решил остаться только Ты Налей с дюжиной коряков. На их плечи и легла теперь оборона Виктории.

Наконец, ближе к концу лета всё было готово к отплытию. Мне вдруг захотелось произнести пламенную речь, объявить о великом походе, что даст начало новой эре в освоении земель. Но промышленникам было плевать на речи, а туземцы тем более не нуждались в дешёвом политическом пафосе.

Так что речь пришлось прочесть про себя, точно молитву перед сном. И представить бурные и продолжительные аплодисменты. Наступил очередной момент истины. Мы столбили южные рубежи колоний. Земли, за которые наверняка предстоит сражаться со многими претендентами.

Глава четырнадцатая. Such a lovely place…

Глава четырнадцатая. Such a lovely place…

Долгое плавание позволило нам всем отоспаться, после чего, мало-помалу, возобновились старые споры с Тропининым. Наверное, всё это от скуки. Пока мы занимались строительством города, разговоры о политике как-то сами собой угасли. Но на корабле занятий не находилось. А быть может, рецидиву мы обязаны походом на Калифорнию — этой извечной боли всякого русского любителя истории.

Лёшка не оставлял попыток убедить меня в своей правоте. С миссионерским пламенем в глазах взывал к национальным чувствам, к патриотизму. Но он явно нажимал не на те кнопки. Я по прежнему не видел в патриотизме ничего привлекательного, тем паче, что под этим соусом мне всю жизнь постоянно пытались всучить верноподданичество. Не брезгуя никакими приёмами.

Целые институты разных стран разрабатывали национальную идею, будто средство от перхоти. Но это ещё полбеды. Гораздо хуже, когда эта синтезированная идея возбуждает чувство национального унижения. Причём унижение это странным образом соседствует с идеей превосходства и национальной мощи. Как бы мы самые сильные, но вот нас все обижают.

Логики в этом я не видел. Это всё равно, что подойди к Дышлу и попробовать об него ноги вытереть. А он вместо того, чтобы размахнуться и вышибить из тебя дух, начнёт хныкать и жаловаться окружающим. Меня, мол, этот сопляк унизил. Нелепо? А людям зачастую пытаются выдать подобную картинку за истину. Но логика проста — униженную нацию проще объединить. И пара пустяков привести к фашизму.

— Ты пойми, — говорил я Лёшке. — Я допускаю, что человек от природы призван защищать собственных детей, семью или пусть даже род. Но вотчину должны защищать хозяева — это логично. У князей хватало ума оставить в покое крестьян и опираться на дружины. То бишь на наёмников. Им и в голову не приходило заставлять пейзанов драться.

— А ты как бы совсем отрицаешь гражданский долг?

— Тут ключевое слово «гражданский». А с этим термином в нашей империи туго. И потом долг дело такое. Нужно ещё подбить баланс кто и кому больше должен.

— В каком смысле?

— В самом прямом, — я завёл свою любимую песню. — Свободные люди принесли государству гораздо больше, чем оно им. Не знаю, как там другие империи, но нашу создали именно вольные люди. Запорожцы, донские казаки, новгородские купцы, поморы, сибирские промышленники. Они, желая того или нет, фактически сколотили империю, раздвинули её границы до той самой пресловутой одной шестой части суши. Все эти многотысячные армии, храбрые генералы, которыми нас заставляют гордиться, пришли уже на готовое. Так что при окончательном расчёте соотношение будет не в пользу государства.

— А знаешь, вот в этом ты прав, пожалуй, — сказал вдруг Лёшка. — Я больше не буду с тобой спорить. И мешать не буду. Делай что считаешь нужным. Империя придёт сюда, как только ты расчистишь поляну. Хочешь ты того, или нет.

Я ухмыльнулся.

Похоже, мы потихоньку приходили к консенсусу. Правда, со смелым заверением о прекращении споров Лёшка всё-таки поспешил. Наши пикировки регулярно возобновлялись на всём протяжении пути. А что остальные? А они уже привыкли и не обращали внимания. А быть может, и прислушивались. Кто знает?

* * *

Полторы тысячи вёрст «Онисим» прошёл без происшествий. Он скрипел, как перегруженная крестьянская телега, из досок и брусьев, которые не успели заменить, сыпалась труха, канаты исходили кудряшками, мачты грозили рухнуть на головы самоуверенных людишек при внезапном порыве ветра. Но корабль не подвёл, и Окунева переполняла гордость.

— Давай, старичок, не подведи, — подбадривал он своего друга.

Хотя началась уже осень, сильные штормы миновали нас. Галиот благополучно добрался до Золотых Ворот, которые мы едва не пропустили в темноте и утреннем тумане. Но широту я знал доподлинно, до секунды, и мы смотрели в сторону берега всеми пятьюдесятью парами глаз.

— Вот он! — выкрикнул с марса Чихотка. — Вот он проход!

Действительно, среди клочков тающего тумана мы увидели пролив, похожий на устье большой реки.

— Поворачивай! — распорядился я, уже узнавая знакомые, хотя и лишенные моста очертания.

Лёгкий попутный ветер благоприятствовал нам, корабль резво направился в горловину. Тут-то, попав в мощное течение и водовороты, мы чуть было не разбились о скалы. Лишь благодаря огромному опыту Окунев вовремя увидел среди тёмной воды едва заметные буруны. Он переложил руль, а матросы убавили паруса. Корабль потерял ход, его даже протащило немного назад в океан, но зато все остались целы.