Бывшая для мажора. Она не уйдет
Шрифт:
– Привет, - спокойно произнес, без эмоций в голосе.
Я только кивнула в ответ на приветствие.
– Ужин готов, - сказала его отцу.
– Садитесь, а я приведу Пашу.
– Захвати из бара бутылку «Просекко».
– Хорошо.
Мне было сложно выполнять простейшие повседневные действия. Зайти в гостиную, выключить мультики несмотря на Пашины протесты. Спокойно объяснить ему, что пора ужинать. Отвести его помыть ручки.
Мне казалось, словно я откладываю неизбежное. В каждом моем движении появилась надуманность, будто я делала не то, что хотела, и говорила не то, о чем на самом деле были мои мысли.
Всей семьей… Я до боли закусила губу, пытаясь заглушить другую боль, в моей груди.
Зайдя на кухню, выкатила из подсобки детский стул-трансформер. Расставила бокалы рядом с тарелками, достала салатницу и кусок сыра с плесенью.
Мне все еще казалось, словно я играю какую-то роль - и все потому, что я не знала, зачем он пришел сюда сегодня.
– Давид, будешь вино, или ты за рулем?
– Игорь забрал бутылку из моих рук.
– Я на такси.
– Отлично. Тогда наливаю. Или тебе что покрепче? Есть коньяк и виски. Ника, а ты что будешь пить?
– На ужин курица, так что «Просекко» подойдет идеально. Спасибо.
– Я тоже так подумал, - с громким хлопком открыл бутылку игристого.
На какое-то время за столом воцарилась тишина. Я разложила еду по тарелкам, порезала ее сыну на маленькие кусочки. Затем сама села за стол.
Игорь уже вовсю уплетал курятину с картошкой, а Давид… Давид к своей порции так и не притронулся. Его взгляд по-прежнему ничего не выражал.
Я снова до боли закусила губу.
– Мама, пить, - попросил Паша.
– Да, мой сладкий. Что будешь пить?
– Сок!
– Хорошо, зайчик.
Поднимаясь из-за стола, снова взглянула на Давида. Мне показалось, по лицу парня прошла какая-то судорога. Он пригубил бокал с вином… но так ничего не сказал. Я заметила, что он избегал смотреть на моего ребенка. И на меня. И на своего отца.
Зачем, зачем он приехал сюда сегодня?! Не для того же, чтобы помучить меня молчанием?..
Игорь завел долгий разговор о банковских инвестициях, о ситуации в мире, об «Андреа Сарто», открывавшем филиал в Таиланде - собеседники ему были особо не нужны, достаточно было кивать и притворяться, что слушаешь.
– Закончишь учебу, сможешь возглавить индийский филиал, сейчас как раз начали переговоры. Как тебе перспектива?
– Я как раз хотел с тобой поговорить, - наконец, подал голос Давид.
– Я перевожусь в миланский филиал университета изящных искусств.
Мое сердце застыло…
– А как быть с твоей должностью в римском отделении «Андреа Сарто»?
– Я переезжаю в Милан, - словно не слушая, повторил его сын.
– Как хочешь, - снова пожал плечами Игорь.
– Позвони матери, она скажет, как быть с должностью. Уж мне эта современная молодежь. Нам в свое время никто не помогал. Всего приходилось добиваться самим, и мы ценили то, что имели. Верно говорю?
Никто из нас ему не ответил.
Давид переезжает в Милан. Я попыталась проглотить ком, возникший в моем горле.
Ему теперь и смотреть неприятно на меня и на моего сына. Он даже не может заставить себя прикоснуться к приготовленной мной еде.
Переезжает в Милан…
Он тоже понимает, что нас с ним больше ничто не связывает.
***
– Ника, когда там у вас вылет?
–
Завтра в девять утра.После этого напряженного ужина я отправилась укладывать ребенка спать пораньше, чтобы он успел выспаться перед ранним подъемом.
– Почитаешь ему перед сном?
– вернувшись на кухню, спросила Игоря.
– Ладно, почитаю, - немного нехотя согласился мой бывший.
Я принялась собирать со стола тарелки и столовые приборы. Включила воду. Спиной я все еще ощущала присутствие Давида.
Он что-то хотел мне сказать? Или нет?
Наконец, я не выдержала:
– Зачем ты приехал?
– повернувшись, посмотрела прямо ему в глаза.
Но в его взгляде все еще ничего не отражалось. Какое-то время Давид молчал.
– Не знаю.
– Не знаешь?..
– гневно улыбнулась сквозь закипающие слезы.
– Ну, я тем более… не знаю, что тебе здесь делать.
Снова отвернувшись, я начала мыть посуду. Слезы потекли по моим щекам, лицо исказилось. Изо всех сил я сдерживалась, старалась, чтобы из моей груди не донеслось ни звука. Чтобы он не понял, что я плачу. Не узнал, как мне больно. Больно от его холодного молчания, его мыслей обо мне. От его отношения к моему малышу.
Не узнал, как мне больно… больно его терять.
Тут я почувствовала, будто Давид подошел ближе ко мне, возможно, хотел коснуться моей руки… Но потом развернулся и вышел из кухни. А затем из квартиры своего отца.
Ушел, так ничего мне не сказав.
Глава 22. Осколки грез
– Звездочка, ты не хочешь записать Пашу в детский сад?
– донесся до меня голос мужа.
– Ника?.. Ника!
– А… ты что-то спросил?
– выплыла из океана мучительных мыслей.
– Я спросил, не хочешь ли ты записать сына в детский сад. Не в государственный, понятно - один мой друг владеет сетью частных школ и яслей. Думаю, Паше не повредит общение с детьми, занятия в бассейне и в кружках по интересам. Так ему будет легче адаптироваться к условиям школы - а школу для него нужно будет выбрать самую лучшую. Он еще маленький, но о его будущем стоит задуматься уже сейчас.
– Да, конечно. Так и есть…
Альдо был совершенно прав. Я не хотела, чтобы Паша вырос классическим единственным ребенком в семье - его нужно было научить делиться, находиться в социуме. Он должен был понять, что мир не вертится вокруг него - а я знала, что самостоятельно не справлюсь с этой задачей. Ведь я готова была потворствовать любым его капризам. Он всегда был таким сладким ребенком, что я позволяла ему вить из себя веревки. И к чему это могло привести? За примерами далеко ходить было не надо.
«Сын всегда считал себя единственным ребенком, да и я, признаться, совсем его избаловал»…
Снова невольно я погрузилась в свои мысли.
– Ника… где ты?
С трудом вынырнув из их глубин, изобразила улыбку на лице.
– Здесь, с тобой!
Моя жизнь шла своим чередом… ну, вроде как. У нас с мужем было все хорошо. Все было по-прежнему. Почти…
Давид действительно исчез из моей жизни - когда-то мне казалось, что именно этого я и хотела. Но вместе с ним из нее исчезло что-то важное… наверное, надежда на настоящее счастье? Вот так глупо и нелогично. Мое сердце продолжало ныть - я ничего не могла с ним поделать. Просто «хорошо» ему уже не хватало.