Бывшие люди
Шрифт:
– Филипп! Скажи мне что-нибудь... слово утешения другу... брось!.. Я, брат, люблю тебя... Все люди - скоты, ты был для меня - человек... хотя ты пьяница! Ах, как ты пил водку, Филипп! Именно это тебя и погубило... А почему? Нужно было уметь владеть собою... и слушать меня. Р-разве я не говорил тебе, бывало...
Таинственная, всё уничтожающая сила, именуемая смертью, как бы оскорблённая присутствием этого пьяного человека при мрачном и торжественном акте её борьбы с жизнью, решила скорее кончить своё бесстрастное дело, - учитель, глубоко вздохнув, тихо простонал, вздрогнул, вытянулся
Ротмистр качнулся на ногах, продолжая свою речь.
– Хочешь, я принесу тебе водки? Но лучше не пей, Филипп... Сдержись, победи себя... А то выпей! Зачем, говоря прямо, сдерживать себя... Чего ради, Филипп? Верно? Чего ради?..
Он взял его за ногу и потянул к себе.
– А, ты уснул, Филипп? Ну... спи! Покойной ночи... Завтра я всё это разъясню тебе и ты убедишься, что ничего не надо запрещать себе... А теперь спи... если ты не умер...
Он вышел, сопровождаемый молчанием, и, придя к своим, объявил:
– Уснул... или умер... Не знаю... Я н-немножко пьян...
Тяп`а ещё более согнулся, осеняя свою грудь крестным знамением. Мартьянов молча поёжился и лёг на землю. Объедок стал быстро возиться на земле, вполголоса, злым и тоскливым тоном говоря:
– Чёрт вас всех возьми!.. Ну, умер! Ну, что же? Меня-то... мне зачем знать это? Зачем мне об этом рассказывать? Придёт время - я сам умру... не хуже его... Не хуже я других.
– Это верно!
– громко говорил ротмистр, грузно опускаясь на землю. Придёт время, и все мы умрём не хуже других... ха-ха! Как мы проживём... это пустяки! Но мы умрём - как все. В этом - цель жизни, верьте моему слову. Ибо человек живёт, чтоб умереть. И умирает... И если это так - не всё ли равно, как он жил? Мартьянов, я прав? Выпьем же ещё... и ещё, пока живы...
Накрапывал дождь. Густая, душная тьма покрывала фигуры людей, валявшиеся на земле, скомканные сном или опьянением. Полоса света, исходившая из ночлежки, побледнев, задрожала и вдруг исчезла. Очевидно, лампу задул ветер или в ней догорел керосин. Падая на железную крышу ночлежки, капли дождя стучали робко и нерешительно. С горы из города неслись унылые, редкие удары в колокол - сторожили церковь.
Медный звук, слетая с колокольни, тихо плыл во тьме и медленно замирал в ней, но раньше, чем тьма успевала заглушить его последнюю, трепетно вздыхавшую ноту, рождался другой удар, и снова в тишине ночи разносился меланхолический вздох металла.
Наутро первым проснулся Тяп`а.
Повернувшись на спину, он посмотрел на небо - изуродованная шея его только в этом положении позволяла ему видеть небо над головой.
Небо однообразно серое. Там, вверху, сгустился сырой и холодный сумрак, погасил солнце и, скрыв собою голубую беспредельность, изливал на землю уныние. Тяп`а перекрестился и привстал на локте, чтоб посмотреть, не осталось ли где водки. Бутылка была пустая. Перелезая через товарищей, Тяп`а стал осматривать чашки. Одну из них он нашёл почти полной, выпил, вытер губы рукавом и стал трясти за плечо ротмистра.
– Вставай... эй! Слышь?
Ротмистр поднял голову, глядя на него тусклыми глазами.
– Надо полиции заявить... ну, вставай!
– А что?
– сонно и сердито спросил ротмистр.
– Что умер он...
–
Это кто?– Учёный-то...
– Филипп? Да-а!
– А ты забыл... эхма!
– укоризненно хрипел Тяп`а. Ротмистр встал на ноги, зычно зевнул и потянулся так, что у него кости хрустнули.
– Так иди ты, объяви...
– Я не пойду... не люблю я их, - угрюмо сказал Тяп`а.
– Ну, разбуди дьякона... А я пойду посмотрю.
Ротмистр вошёл в ночлежку и стал в ногах учителя. Мёртвый лежал, вытянувшись во всю длину; левая рука была у него на груди, правая откинута так, точно он размахнулся, чтоб ударить кого-то. Ротмистр подумал, что, если б учитель встал теперь, он был бы такой же высокий, как Полтора Тараса. Потом он сел на нары в ногах приятеля и, вспомнив, что они прожили вместе около трёх лет, вздохнул. Вошёл Тяп`а, держа голову, как козёл, собравшийся бодаться. Он сел по другую сторону ног учителя, посмотрел на его тёмное лицо, спокойное и серьёзное, с плотно сжатыми губами, и захрипел:
~ Да... вот и умер... И я умру скоро...
– Тебе пора, - хмуро сказал ротмистр.
– Пора уж!
– согласился Тяп`а.
– И тебе тоже надо бы умереть... Всё лучше, чем так-то...
– А может, хуже? Ты почём знаешь?
– Хуже не будет. Помрёшь - с богом будешь иметь дело... А тут с людьми... А люди - что они значат?
– Ну ладно, не хрипи, - сердито оборвал его Кувалда.
В сумраке, наполнявшем ночлежку, стало внушительно тихо.
Долго они сидели у ног мёртвого сотоварища и изредка поглядывали на него, оба погружённые в думы. Потом Тяп`а спросил:
– Хоронить его ты будешь?
– Я? Нет! Полиция пускай хоронит.
– Ну! Чай, ты схорони... ведь за прошение-то с Вавилова взял его деньги... Я дам, коли не хватит...
– Деньги его у меня... а хоронить не стану.
– Нехорошо это. Мёртвого грабишь. Я вот скажу всем, что ты его деньги заесть хочешь...
– пригрозил Тяп`а.
– Глуп ты, старый чёрт, - презрительно сказал Кувалда.
– Не глуп я... а только нехорошо, мол, не по-дружески.
– Ну и ладно. Отвяжись!
– Ишь! А сколько денег-то?
– Четвертная...
– рассеянно сказал Кувалда.
– Вона!.. Дал бы мне хоть пятёрочку...
– Экой ты мерзавец, старик...
– равнодушно посмотрев в лицо Тяп`ы, сказал ротмистр.
– Право, дай...
– Пошёл к чёрту!.. Я ему на эти деньги памятник устрою.
– На что ему?
– Куплю жёрнов и якорь. Жёрнов положу на могилу, а якорь цепью прикую к нему... Это будет очень тяжело...
– Зачем? Чудишь ты...
– Ну... не твоё дело.
– Я, смотри, скажу...
– снова пригрозил Тяп`а. Аристид Фомич тупо посмотрел на него и промолчал.
– Слышь... едут!
– сказал Тяп`а, встал и ушёл из ночлежки.
Скоро в дверях её явился частный пристав, следователь и доктор. Все трое поочерёдно подходили к учителю и, взглянув на него, выходили вон, награждая Кувалду косыми и подозрительными взглядами. Он сидел, не обращая на них внимания, пока пристав не спросил его, кивая головой на учителя:
– Отчего он умер?
– Спросите у него... Я думаю, от непривычки...