Бывшие люди

– Ан они, проклятые, дома!

– Эх ты... паяц из балагана! А ещё солдат был...
– не преминул укорить его Кувалда, выхватив из его рук коленкоровую папку с синей актовой бумагой. Затем, развернув перед собой бумаги и всё более возбуждая любопытство Вавилова, ротмистр стал читать, рассматривать и при этом многозначительно мычал. Вот, наконец, он решительно встал и пошёл к двери, оставив бумаги на стойке и кинув Вавилову:

– Погоди... не прячь их...

Вавилов собрал бумаги, положил их в ящик выручки, запер его и подёргал рукой - хорошо ли заперлось? Потом он, задумчиво потирая лысину, вышел на крыльцо харчевни. Там он увидал, что ротмистр, измерив шагами фасад харчевни, щёлкнул пальцами и снова начал измерять ту же линию, озабоченный, но довольный.

Лицо Вавилова как-то напрягалось, потом вытянулось, вдруг радостно просияло.

– Ристид Фомич! Неужто?
– воскликнул он, когда ротмистр поравнялся с ним.

– Вот те и неужто! Больше аршина отрезано. Это по фасаду, а вглубь сейчас узнаю...

– Вглубь?.. Десять сажен два аршина!

– Что, догадался, бритая харя?

– Как же, Ристид Фомич! Ну и глазок у вас - в землю вы на три аршина видите!
– с восхищением воскликнул Вавилов.

Через несколько минут они сидели друг против друга в комнате Вавилова, и ротмистр, большими глотками уничтожая пиво, говорил трактирщику:

– Итак, вся стена завода стоит на твоей земле. Действуй без всякой пощады. Придёт учитель, и мы накатаем прошение в окружной. Цену иска, чтобы не тратиться на гербовые, назначим самую скромную, а просить будем о сломке. Это, дурак ты мой, называется нарушением границ чужого владения, очень приятное событие для тебя! Ломай! А ломать такую махину да подвигать её - дорого стоит! Мировую! Тут ты и прижми Иуду. Мы рассчитаем, сколько будет стоить сломка самым точным образом - с битым кирпичом, с ямой под новый фундамент, - всё высчитаем! Даже время примем в счёт! И - позвольте, Иуда, две ты-ся-чи рублей!

– Не даст!
– тревожно моргая глазами, сверкавшими жадным огнём, вытянул Вавилов.

– Врёт! Даст! Ты пошевели мозгами - что ему делать? Ломать? Но смотри, Егорка, не продешеви! Покупать тебя будут - не продавайся дёшево! Пугать будут - не бойся! Положись на нас...

Глаза у ротмистра горели свирепой радостью, и лицо, красное от возбуждения, судорожно подёргивалось. Он разжёг алчность трактирщика и, убедив его действовать возможно скорее, ушёл торжествующий и непреклонно свирепый.

Вечером все бывшие люди узнали об открытии ротмистра и, горячо обсуждая будущие действия Петунникова, изображали в ярких красках его изумление и злобу в тот день, когда судебный рассыльный вручит ему копию иска. Ротмистр чувствовал себя героем. Он был счастлив, и все вокруг него были довольны. Большая куча тёмных, одетых в лохмотья фигур лежала на дворе, шумела и ликовала, оживлённая событием. Все знали купца Петунникова. Презрительно щуря глаза, он дарил их таким же вниманием, как и весь другой мусор улицы. От него веяло сытостью, раздражавшей их, и даже сапоги его блестели пренебрежением ко всем. И вот теперь один из них сильно ударит этого купца по карману и самолюбию. Разве это не хорошо?

Зло в глазах этих людей имело много привлекательного. Оно было единственным орудием по руке и по силе им. Каждый из них давно уже воспитал в себе полусознательное, смутное чувство острой неприязни ко всем людям сытым и одетым не в лохмотья, в каждом было это чувство в разных степенях его развития.

Две недели жила ночлежка ожиданием новых событий, и за всё это время Петунников ни разу не являлся на постройку. Дознано было, что его нет в городе и что копия прошения ещё не вручена ему. Кувалда громил практику гражданского судопроизводства. Едва ли когда-нибудь и кто-либо ждал этого купца с таким напряжённым нетерпением, с которым ожидали его босяки.

Не идёт, не идёт мой ненаглядный...

Эх, знать, не любит он м-меня-а!

– пел дьякон Тарас, поджав щёку и юмористически-скорбно глядя в гору.

И вот однажды под вечер Петунников явился. Он приехал в солидной тележке с сыном в роли кучера - краснощёким малым, в длинном клетчатом пальто и в тёмных очках. Они привязали лошадь к лесам; сын вынул из кармана рулетку, подал конец её отцу, и они начали мерить землю, оба молчаливые и озабоченные.

– Ага-а!
– торжествуя, возгласил ротмистр.

Все, кто был налицо в ночлежке, высыпали к воротам и смотрели, вслух выражая свои мнения по поводу происходившего.

– Что значит привычка воровать - человек ворует, даже не желая украсть, рискуя потерять больше того, сколько украдёт, - соболезновал ротмистр, вызывая у своего штаба смех и ряд подобных замечаний.

– Ой, малый!
– воскликнул, наконец, Петунников, взорванный насмешками, - гляди, как бы я тебя за твои слова к мировому не потянул!

– Без свидетелей ничего не выйдет... Родной сын не может свидетельствовать со стороны отца, - предупредил ротмистр.

– Ну, гляди же! Атаман ты храбрый, да ведь и на тебя найдётся управа!

Петунников грозил пальцем... Сын его, спокойный и погружённый в расчёты, не обращал внимания на кучку тёмных людей, потешавшихся над его отцом. Он даже не взглянул ни разу в их сторону.

– Молоденький паучок имеет хорошую выдержку, - заметил Объедок, подробно проследив все действия и движения Петунникова-младшего.

Обмерив всё, что было нужно, Иван Андреевич нахмурился, молча сел в тележку и уехал, а его сын твёрдыми шагами пошёл к трактиру Вавилова и скрылся в нём.

– Ого! решительный молодой вор - да! Ну-ка, что будет дальше? спросил Кувалда.

– А дальше Петунников-младший купит Егора Вавилова, - уверенно сказал Объедок и вкусно чмокнул губами, выражая полное удовольствие на своём остром лице.

– А ты этому рад, что ли?
– сурово спросил Кувалда.

– А мне приятно видеть, как людские расчёты не оправдываются, - с наслаждением объяснил Объедок, щуря глаза и потирая руки.

Ротмистр сердито плюнул и промолчал. И все они, стоя у ворот полуразрушенного дома, молчали и смотрели на дверь харчевни. Прошёл час и более в этом ожидающем молчании. Потом дверь харчевни отворилась, и Петунников вышел такой же спокойный, каким вошёл. Он остановился на минуту, кашлянул, приподнял воротник пальто, посмотрел на людей, наблюдавших за ним, и пошёл вверх по улице.

Ротмистр проводил его глазами и, обращаясь к Объедку, усмехнулся.

– А ведь, пожалуй, ты прав, сын скорпиона и мокрицы... У тебя есть нюх на всё подлое, да... Уж по харе этого юного жулика видно, что он добился своего... Сколько взял с них Егорка? Он - взял. Он их же поля ягода. Он взял, будь я трижды проклят! Это я устроил ему. Горько мне понимать мою глупость. Да, жизнь вся против нас, братцы мои, мерзавцы! И даже когда плюнешь в рожу ближнего, плевок летит обратно в твои же глаза.