Бывшие. Я тебя отпускаю

Мужчина, понимая, что я не намерена прикидываться дурочкой, серьезнеет:

— Что ж, не буду врать, мне было интересно познакомиться с дочерью моего клиента.

— Несколько непрофессионально, не находите? — поднимаю бровь и прохожу по кабинету, сажусь на стул, который выдвинул для меня Михаил.

— Возможно, вы правы, — он немного тушуется. — Поймите меня правильно, Инга. Журналисты размещают статьи про самых завидных невест, и там фигурирует ваше имя. Мой клиент составляет завещание, в котором вы упомянуты, а вас в глаза уже больше десяти лет никто не видел.

Шок.

Отец оставил завещание, в котором есть мое имя? Да он же на дух меня не переносил, как он мог оставить мне что-то? И что это? Может, дом или автомобиль?

Я не гордая, согласна на что угодно. Мне нужны деньги, неизвестно, как сложится дальнейшая карьера Сашки, а деньги лишними не бывают.

Держу лицо изо всех сил и не показываю своей заинтересованности.

— В итоге, Михаил, я так и не поняла — эта встреча сугубо ваш интерес и вы хотите разглядеть меня, как животное в зоопарке, или же планируете огласить мне последнюю волю усопшего? — я тверда, как камень.

Спина ровная, взгляд тяжелый.

Архипов теперь уже окончательно подбирается:

— И то и другое, Инга.

— Что ж, тогда можем приступать ко второй части, раз уж свою первую потребность вы удовлетворили, — хмыкаю.

Михаил кивает, оттягивает галстук, садится в массивное кожаное кресло, придвигается к столу и берет кожаную папку с документами.

— Ваш отец, Арам Маркович, незадолго до происшествия подготовил завещание. Согласно его воле, все движимое и недвижимое имущество, в том числе активы, счета, акции — абсолютно все, что было им нажито, он оставляет вам.

Бум!

Взрыв.

Вот тут уже моя выдержка дает сбой, и лицо дергается от нервного тика. Это что же получается, все-все отец завещал мне? Он был не в себе? Я ожидала чего угодно, честно. Того, что он оставит свое состояние партнерам, друзьям, любовницам, коих у отца было немало, но не мне. Черт, да он же ненавидел меня!

Или нет?

— Это точно? — спрашиваю сдавленно.

— Да. Но я не договорил, — Михаил немного мнется. — Есть одно условие. Вы сможете вступить в наследство, лишь исполнив волю отца.

— И что же это?

Мне страшно представить, на что был готов отец, чтобы я получила его состояние. У него имелось много причуд, и он любил играть жизнями тех, кто его слабее.

Но то, что на самом деле задумал отец, просто уничтожает меня:

— Вы получите все состояние вашего отца, если выйдите замуж.

Так, это не сложно.

— Чисто гипотетически: за любого мужчину или за конкретного?

— К сожалению, за конкретного.

Заебись… других слов нет.

— И кто же это? Его престарелый друг или партнер? Его сын? Племянник? Сосед? Сын уборщика? — меня несет.

— Отец вашего сына.

Твою мать.

Закрываю глаза и пытаюсь словить дзен. Папа-папа, а обо мне ты подумал? Если человек отказался от собственного ребенка, зачем насильно сводить с ним? Неужели ты сам этого не понимаешь?

— Чисто гипотетически, — я продолжаю, — я могу взять любого мужчину, да хоть вас, — глаза Михаила загораются, — сказать: «Это отец Александра» и выйти за него замуж?

Михаил откашливается и отвечает:

— Чисто гипотетически, ваш отец упомянул в завещании, что должны быть предоставлены результаты ДНК-экспертизы, подтверждающие отцовство. Но…

Клянусь, я вижу, как в глазах Архипова пылает бешеный огонь.

— Но? — выгибаю бровь и подаюсь ближе.

— Есть парочка клиник, где можно сделать подобный анализ так, чтобы результат удовлетворил вас. Если вы понимаете, о чем я.

О, я понимаю, жадный ты сыч.

Киваю, дескать, конечно. Как только, так сразу.

Но Михаил будто бы резко теряет ко мне интерес, опомнившись.

— Я так понимаю, на этом все? Для меня больше не будет никаких новостей?

— Да, Инга. Вы правильно понимаете. Возвращайтесь со свидетельством о заключении брака и ДНК-тестом, подтверждающим, что ваш законный супруг и есть отец вашего сына, и мы начнем процедуру вступления в наследство. Должен напомнить, что доступ к активам у вас появится только через шесть месяцев после смерти отца.

— А если я не выполню последнюю волю отца?

— Тогда все наследство перейдет государству, а дальше… ну, сами понимаете.

Конечно понимаю. Разорвут все заработанное моим отцом и поделят между собой.

Отец-отец. Ты хотя бы фонд благотворительный упомянул, что ли.

— Что насчет дома? Я могу в нем жить?

— Вы прописаны в особняке за городом, также несколько машин оформлены на ваше имя, так что да, можете пользоваться всем этим. Кроме акций, счетов и прочего.

— Ясно, — встаю и пожимаю руку Архипову, который спешно поднимается и прижимается губами к моим пальцам.

Так и хочется одернуть руку, но я держусь из последних сил, быстро прощаюсь и ухожу.

На улице звоню Рустаму и спрашиваю, где ключи от дома. Встречаемся с мужчиной в центре, он отдает ключи, рассказывает, что и где лежит. Сообщает, что персонал дома и охрана по-прежнему там, дорабатывают месяц, и если я хочу и дальше видеть их в особняке, то мне придется платить им из своего кармана.

Киваю.

С этим мне еще предстоит разобраться.

Едва я добираюсь до дома, как вижу знакомый внедорожник, который поджидает меня у подъезда.

— Инга! Подожди! — кричит Веремеенко и спешит ко мне. — Давай поговорим.

Тяжело вздыхаю.

— Степан, я считаю, что нам не о чем разговаривать, — выставляю руку, чтобы мужчина понимал мои намерения.

На удивление Степан не давит на меня и тут же останавливается.

— Поехали поужинаем? Нам есть о чем поговорить, — смотрит на меня пронзительно.

— О чем, Степан? О том, как ты пытался насильно залезть мне под юбку? — складываю руки на груди. — Я никуда с тобой не поеду. Если есть что сказать — говори тут.

Веремеенко шумно выдыхает:

— Ладно. Как знаешь, — весь он как-то подбирается и серьезнеет. — Слышал о твоем отце. Соболезную.

Твою мать.

Накрываю глаза пальцами и растираю их. Под веками страшно печет, до такой силы, что хочется выцарапать их. А ларчик-то просто открывался, да? Ведь я с самого начала знала, что благотворительность Веремеенко неспроста. Теперь понятно, откуда ветер дует.

— Так вот для чего все это было, — произношу вслух.

— О чем ты? — он делает вид, что не понимает.