Бывших не бывает
Шрифт:
«Слышал, Макарий? Верховное начальство вставило тебе до самого основания, и вставило заслуженно. Так что думай и делай»!
И отец Меркурий принялся делать – подходило время служить всенощную.
На всенощной, среди прочего люда, обнаружились Бурей, Сучок с Алёной и Лавр Лисовин. Причём Лавра в церкви священник видел как бы не в первый раз.
Людей в храме набралось не то чтобы много, но и не мало.
«Понятно, спешат заранее к исповеди, чтобы в Рождественский Сочельник не толкаться. Суетность мирская, конечно, но простительная. Пусть исповедуются, причастие
А вот Лавр – это интересно. Зачем он пришёл один?»
И верно – народ пошёл к исповеди. Бурей в основном каялся, как катехизис читал, а вот Сучок священника поразил. И не только своей безудержной фантазией по части драк, пьянок и дурацких шуток. Сразу после того, как отец Меркурий услышал всю историю о зверском убиении поросёнка путём надувания скотины кузнечными мехами, плотницкий старшина явил священнику истинных демонов своей души. Сучок каялся в безумии, бездушии и себялюбии своей прошлой жизни, в том, что обрёк на кабалу своих людей, а паче всего в гибели своих товарищей во время бунта.
«Ничего себе! Вот уж действительно «есмь человек»! Как же причудливо в нём всё смешалось… То мелкий бес, то почти святой. Тяжкое ему выпало искупление, но через смерть он вернулся к Богу. Хотя совсем чудить он не перестанет, нет! Решено – женить паршивца срочно!
А ведь к Господу его вернул поднадзорный…»
Лавр подошёл к исповеди последним. Каялся обыкновенно. Как все. Но священник чувствовал, что недоговаривает старший сын боярина Корнея. Многого не договаривает.
«Что ж, пусть его… Молчит – его право, его выбор. Не передо мной же он кается, а перед Ним. Я же лишь свидетель покаяния. Дозреет – сам придёт. Надеюсь, должные мысли я в него заронил».
Потом настала очередь женщин. И тут отец Меркурий осознал, что искупление Сучку ещё только предстоит. Привыкшая ходить за покойным отцом Михаилом, Алёна особого пиитета к сану явно не испытывала. Хоть и каялась искренне, но в словах её отчётливо звучало невысказанное «Да, грешна. И что? Кто без греха-то?»
«Однако как тут говорят? О! Вспомнил, “бой-баба”! Вот она такая и есть. Похоже, единственным своим настоящим грехом раба Божия Елена считает то, что временами недостаточно головой подумала. Ну в общем-то, так оно и есть – думать головой душеполезное занятие. И ещё – я сочувствую и завидую тебе, архитектор Кондратий. Спаситель приготовил тебе великое счастье и тяжкое искупление.
Кхе, как говорит воевода Кирилл. Не убили бы тебя, Макарий, после того как вскроется вся правда о предстоящем венчании»!
Но вот служба окончилась, свечи погасли, прихожане и отец Моисей вышли вон, а отец Меркурий остался один в освещаемой лишь огоньком неугасимой лампады церкви. Точнее, священник думал, что остался один. Вдруг, в тишине раздались несколько твёрдых шагов и голос Лавра:
– Я тебе не всё сказал, отец Меркурий!
Отставному хилиарху стоило немалого труда не вздрогнуть и не отскочить, разрывая дистанцию.
– Я слушаю тебя, боярин Лавр, – священник медленно обернулся на голос.
В скудном свете фигура Лавра еле просматривалась, а лицо и вовсе сливалось
с темнотой, но отец Меркурий всё же понял, что собеседник усмехнулся.– Боярин! Эдак меня и холопы не зовут. Лавр-кузнец, а то и Лавруха! Да я не в обиде – не моё оно. Мастер я! Душу в железе могу видеть! Я могу, а никто не может: ни отец, ни Татьяна, ни Фрол покойник! Только сын Кузьма, да Михайла племяш. А ты можешь?
– Не могу. Но понимаю, каково это – видеть живое в неживом. Я вижу душу в книгах. И душу автора, и душу самой книги. Она ведь, когда написана, начинает жить своей жизнью.
– Вот как? Не знал! Ну так ты учёный, мудрости книжной взыскан, может, так оно и есть… – Лавр помолчал. – Но ведь ты и воевода! Хоть и греческий, но воевода ведь. Ответь мне: оно так от Бога заповедано, что или ты ратник, то ратник, боярин, князь, а если ты кузнец, то обозник, смерд?
– Я тебя не понимаю. Почему «или»? Бывают и два дара в душе!
– И на том спасибо, – Лавр опять усмехнулся. – Отец и такого утешения не дал. Всегда был Фролушка: витязь, сынок, красавец, и Лавруха – кузнец, кость чёрная. Говорят, грех так про отца и брата покойного… Если грех, то винюсь, хоть и с отрочества не пойму в чём. В том, что мастер во мне сильнее ратника? Так я и ратник не последний. Тогда, на Палицком поле, когда отца и Фрола срубили, сотня за мной пошла, пока Данила с Лукой вошкались. Отца отбили, а потом Данила опямятовал. Десяток меня в десятники крикнуть хотел, да я отказался – невместно на братнее место.
Лавр снова замолчал.
«Как же ты сына не рассмотрел, эпарх Кирилл? Ведь он не врёт и себя не выгораживает. Лисовинова кровь! Отчего же ты так слеп, воевода?»
– Я слушаю тебя, сын мой, – священник постарался произнести это намного мягче.
– Не судишь, не упрекаешь, каяться не велишь… Диво! – смешок в голосе воеводского сына прозвучал уже вполне отчётливо. – Неправильный ты поп, отец иеромонах.
– Какой уж есть, – теперь усмехнулся отставной хилиарх. – Да и не мне тебя судить. Ты с Ним говоришь, а я лишь свидетель.
– Ну так пусть слушает! – в голосе Лавра не было ни злобы, ни страха – только решимость. – Фрол не выжил. Отца я домой безногого и в горячке привёз. Думал, не довезу. Настёна выходила, да всё равно не ратник и не работник он был: по стенке ходит, голова трясётся. А тут ещё Минька племяш слёг: лежит бревно бревном, не говорит, не узнаёт никого. Анна чуть ума не лишилась. Сначала муж, а потом сын. И свёкр калека…
Лавр снова замолчал, сглотнул и опять заговорил:
– Выжил племяш. Уж не ведаю как, но выжил. И как-то не просто так выжил. Я Анну спрашивал – молчит и каменеет вся. А мы с Анной на себя хозяйство взяли: я по мужеской части, она по женской. Тут-то нас друг к другу и потянуло…
Лавр прокашлялся.
– Вот теперь, считай, каюсь. При живой жене с вдовой брата жил. И не знаю, чего тут больше было: мож, любил я её, мож, хоть так с братом-покойником вровень встать хотел, а может, почуял, что жена мне опостылела. А ведь больше жизни её любил! Замуж увозом взял. С её согласия, ты не подумай! Славомировна она, а Славомировичи нам враги кровные. Были. Весной батюшка, Андрюха Немой, Минька, Кузька, Дёмка да Минькины ближники со Славомировичами на дороге переведались. Яромир – Славомиров сын – тогда Кузьку и Дёмку стрелами побил, Дёмку чуть не насмерть, но отстояли… А его самого Минька из самострела…