Ц-5
Шрифт:
— Таков уж жизненный цикл на стадии имаго, — философически заметил я. — Вредные дети закукливаются в отроков и отрочиц, а потом из коконов вылезают вредные взрослые. А как насчет Анастасии Петровны? Чего-то ее не слышно, кстати… Почивать изволят?
— Изволят… Настя еще ребенок, — женский вздох выдал сомнения.
— Мам… Девушка со вторым размером груди уже не совсем дитё.
— Всё-то ты знаешь… — мать растрепала мне волосы, и загрустила.
— Мам, — я обнял ее и прижал к себе, — не переживай, ладно? В моем списке любимых женщин ты всегда будешь занимать самую первую строчку!
— Ну, ты
— Пей свой кофе, — улыбнулся я, — а то остынет.
«Любимая женщина» отхлебнула.
— Само то, как наш мастер говорит.
Шлепая босиком, прибрела сонная Настя в старой маминой ночнушке.
— Доброе утро, красавица! — приветствовал я ее.
— Доброе утро, краса-авец… — ответила сестричка, зевая. — Никому к удобствам не надо? А то я надолго…
— Мокни! — уступил я по-братски.
Девушка убрела в ванную, и тут же осторожно тинькнул звонок.
— Кого это с утра принесло? — заворчала во мне скрытая дедовская натура.
Как был, в футболке да в трикушнике, так и вышел ранних гостей встречать. За порогом стоял Сима, то бишь Серафим Павлович, второй секретарь райкома ВЛКСМ. В непривычном для него строгом костюме он напоминал деревенского парубка. Хорошо, хоть без галстука.
— Могу? — ухмыльнулся Серафим, выражаясь с незатейливым лаконизмом.
— Прошу, — шаркнул я тапком.
— Миша, кто там? — донесся мамин голос.
— Это ко мне!
— Нет, если кофе угостите, — жадно принюхался Сима, — то я к вам!
На кухне засмеялись.
— Проходите!
Скинув туфли, второй секретарь пошел на запах.
— Серафим, — скромно представился он. — Просто Сима. Райкомовские мы. Расходуем свой выходной по причине инициативы комсомольских масс.
— Присаживайтесь, Сима, — улыбнулась мама. — Попробую компенсировать потерю времени.
— Премного благодарны!
В ванной зашумел душ, и теперь уже я улыбнулся — Настя дождалась, пока ситуация с визитом прояснится, и лишь теперь включила воду, узнав все подробности.
«Просто Сима» пригубил кофе — и завел глаза под потолок.
— Божественно! — замычал он, и мамины щеки слегка порозовели. Все-таки, до чего красивая мне родительница досталась!
Чмокая и качая головой, Сима ополовинил чашку и лишь затем сказал, отпыхиваясь:
— Ну, что, Миша? С автопробегом все в полном порядке. С таким девизом, как у вас, я иного и не ожидал, а когда Егор Ефимов — Герой Советского Союза, между прочим, — станцевал с нашей завсектором… Все аплодировали стоя!
— Он так хорошо танцует? — удивилась мама.
— У Егора Пименовича ног нет. Ребята, — второй секретарь кивнул на меня, — смастерили ему… Ну, это протезами назвать — язык не поворачивается. Искусственные ноги! Блеск инженерной мысли! Миш, сколько у вас сейчас таких?
— Три пары, если и те считать, что у деда Егора. Да мы бы и больше сделали, но больно дорого выходит.
— Профинансируем, строго обязательно! — веско сказал Сима. — Вопрос на контроле у первого секретаря. Вашу инициативу, товарищ комсорг, поддержали и в Николаеве, и в Киеве, и в Москве! С директором школы я договорился уже, талоны на бензин выбил. Но это все присказка. Короче. Пятеро ветеранов войны, включая Егора Пименовича,
тоже хотят поучаствовать в автопробеге. У них на всех — одна здоровая нога! Как раз одноногий — капитан в отставке Скоков — поведет «ЗиС-110». Последние тридцать лет он, если и выбирался на улицу, то на костылях. Можете вы себе такое представить? — обратился он к маме.— У-ужас! — выдохнула та.
— Во-от! — вытянул палец второй секретарь. — А теперь он будет ходить! Ведь будет, Миш?
— Будет, — твердо пообещал я. — Строго обязательно.
Мамины глаза повлажнели. Она так на меня посмотрела, что я тут же подрос и раздался в плечах.
Глава 4
Вторник, 17 февраля. Позднее утро.
Сомали, Зейла.
— Товарищ полковник! Прием! Да едрить твою… — Ершов, согнувшись в три погибели, корпел над рацией. Рация шипела, трещала, в моменты хорошего настроения передавала пару слов — и тут же срывалась в свист и вой. Завоешь на такой жаре…
Солнце палит в затылок, пот капает со склоненного лица на панель… Зимний зной.
Сощурившись, Григорий осмотрелся. Его батальон засел в районе старого порта, отстроенного еще османами. Одни каменные арки да башни остались. Вот и всё, на что можно глянуть в Зейле. Ну мечеть еще, десятка два зданий пожиже, в один-два этажа, а остальное — хижины, кое-как слепленные из досок, жестянок, картонок, фанерок, тряпья… Но место стратегически важное — порт. Перекресток. Отсюда километров десять до границы с Джибути. Эфиопия не дальше.
А вокруг, куда ни глянь, унылая равнина, редко где встопорщенная термитником, всклокоченная акацией или колючими кустами. Бакалия — пыльная, душная, безрадостная полупустыня, где усохшие полукочевники пасут полудохлых овец. Анус мира, как кучеряво выражается сержант Юдин.
— Товарищ капитан!
Ершов оглянулся. К нему трусцой подбегал старший лейтенант Шатов.
— Товарищ капитан! Обе зенитные ракетные батареи развернуты и готовы к бою! — отрапортовал он, четко прикладывая руку к уставной панаме.
— Ат-тлично, старлей! — обрадовался Григорий. — А я уж думал… К-хм… Сиадовцы на подходе. Посматривайте кругом, но основное внимание на юго-восток. Авиация попрет с базы в Хургейсе!
— Есть!
Ершов бочком вышел в узкую тень древней арки и навел бинокль на зеркальную гладь моря. Крейсер «Грозный», где ты? Твой силуэт на фоне Аденского залива так скрасит жизнь…
— Во-оздух! — взревел Юдин, скрытый масксетью.
Григорий резко развернулся. Вдали, над синей полоской гор, трепетавших в горячем воздухе, висели две темные черточки. Они приближались. Мать, мать, мать…
Бросив взгляд на злобно скворчащую рацию, Ершов помчался к ракетчикам.
«Думай сам, товарищ капитан, — прыгали горячащие мысли, — принимай решения, бери ответственность… Знаешь же — крейсера приходят в конце фильма!»
На бегу он прикидывал шансы. Мало народу. Мало стволов. ПТО — по нулям. А Сиад Барре бросит на них Т-34-85 и Т-54, старенькие, да удаленькие…
С моря их не взять, и с севера не обойти — сплошные минные поля. К западу — Зейла. Если дойдет до уличных боев, то найдется, где закрепиться — турки строили на века…