C-dur

Он взял служебку Белявского. Здесь все предсказуемо – сделан вывод о том, что выгодней работать с агентством, чем брать в штат собственного дизайнера. Есть цифры, все как в аптеке. Крепко держится Дима за «Color city», за уши не оттащишь. Безопасность ничего не нашла. Ладно, временно запаркуем. Вернемся к вопросу после ухода Димы.

Следующая служебка была от административного директора, с общей сметой на празднование дня компании. Восемь лет прошло, даже не верится. Через три дня, в пятницу вечером, он скажет со сцены несколько слов коллективу. Мы вместе. Это наш день. Ешьте, пейте, радуйтесь. Восемь лет назад мы начали и сегодня можем по праву гордиться тем, что мы сделали. Мы не останавливаемся на достигнутом, мы движемся только вперед.

Он скажет это от чистого сердца и не скажет лишь об одном: он знает, что сила отталкивания однажды разрушит их союз с Виктором Моисеевым. Они не смогут быть вместе.

Разобравшись с бумагами, он взял газету, увлекся и не заметил, как прошло время.

Зазвонил телефон.

– Александр Александрович, к вам Ирина Антоновна.

– Пусть заходит через минуту.

Он прошел в кабинет и сел в черное кресло.

Глава 2

– Как успехи в бильярде?

Обращаясь к финансовому директору, он напрягал голос, чтобы тот его слышал. От громкой музыки в стиле техно все вокруг резонировало, даже стены клуба потряхивало.

Костырев, с «Marlboro» между длинными пальцами и с традиционно спокойным лицом (он всегда себя контролировал) – коротко улыбнулся:

– Выиграл у Шлеина.

Снова улыбка. Длинная струя дыма вверх.

– А Шлеин обыгрывает Белявского, – прибавил он.

Обманчиво скромная гордость. В этом весь Костырев.

Они общались, сидя друг напротив друга за прямоугольным столом из темного дерева, на шестерых человек. Это был стол для топ-менеджмента. Все ушли в бильярдную и возвращались оттуда группками, чтобы выпить и закусить. Беспалов вышел на улицу, позвонил Свете, а когда вернулся, то застал Костырева в одиночестве. Тот пил кофе и курил «Marlboro». Две нависших над столом лампы, под круглыми темными абажурами, бросали желтые пятна на стол. Потолка не было видно, он был там, высоко, во тьме, за всполохами цветомузыки.

– Что думаете о новом проекте? – спросил он у Костырева.

– О заморозке?

– Да.

Костырев едва уловимо изменился в лице, несмотря на способности к самоконтролю. От него требовалось высказать мнение по сложной теме, тет-а-тет генеральному – задача нетривиальная. Впрочем, не было сомнений в том, что он как-то выкрутится: гибкости и осторожности ему было не занимать. Он не раз выплывал, когда другие тонули. Если обсуждался важный вопрос, по которому не было единого мнения, он в начале дискуссии никогда не высказывался ясно и недвусмысленно, предпочитая, чтобы слушатели вязли в его рассуждениях и каждый слышал что-то близкое своему сердцу. Он избегал слов «да» и «нет». Он растекался мыслью по древу. Он был сама деликатность. Так продолжалось до тех пор, пока внутреннее чувство не подсказывало ему, кто победит. С этой минуты он был с победителем. Он много раз проделывал этот фокус, так чисто и мягко, что мало кто видел в нем конформиста. Он знал, что и когда сказать, его внутренний флюгер редко давал сбои. Он выжил при новой власти. Его спасло то, что он пробыл с прежней командой только три месяца и под занавес крупно с ними поссорился, не согласившись ставить подпись на липовых документах. Он знал, что власть скоро сменится. Его хотели слить перед сделкой, но не успели. Не доверяя ему сначала, новые собственники долго думали, что с ним делать, а пока думали, он мягко втерся в доверие. Он был профи и знал толк в том, как повысить рентабельность, что было кстати. Он работал по двенадцать часов в сутки и выглядел соответствующим образом: бледная кожа, взгляд внимательный и усталый, щеки впалые, на них румянец как у чахоточного. У него были жена и дочь, но работа всегда была первой в списке. Он был трудоголиком. Однажды он признался по пьяни, что ему нравится так впахивать, в противном случае он не чувствует удовольствия и совесть ему докучает.

Никто из коллег не знал его и не стремился узнать. Он был не из тех, с кем рвутся дружить.

В эту минуту, обдумывая ответ, он глубоко затянулся, выдохнул и, поставив локти на стол, стал говорить громко, щурясь от дыма:

– Это может быть интересно, если цифры не врут. Я бы еще раз взглянул на опекс, для подстраховки. – Он вновь затянулся и выпустил вниз струю дыма. – Плохо, что у нас нет экспертов.

«Скользкий он тип, голыми руками не схватишь», – подумал Беспалов.

– Так вы «за» или «против»? – Он не сводил глаз с Костырева.

Истинный смысл вопроса был глубже, много глубже, под верхним слоем слов. Костырев понял, о чем его спрашивают.

«Ты со мной или с Витей?»

До недавних пор он был ни с кем, не было смысла в том, чтобы быть с кем-то, но теперь смысл был. Отношения между партнерами портились на глазах, об этом все знали. Кроме того, Виктор стягивал вокруг себя силы, что-то вроде ближнего круга – как бы промежду прочим и ненавязчиво. У него всегда были холопы и прихлебатели, но он не тратил на них время, на винтики созданной им машины, он жил на Олимпе, выше них, смертных. Сейчас он спустился к ним. Он общался с народом, прощупывал почву и, по словам Шлеина, даже спрашивал очень тактично о том, кто что думает о генеральном. Не хочет ли Витя выйти из тени и сесть в это кресло?

Костырев думал. Просчитывая сложную многоходовку, он не спешил с ответом.

– В целом я не в восторге. – Выдал он после паузы. – Мало вводных и много предположений.

Он флегматично выпустил новую порцию дыма. Он был прекрасным актером.

– Ясно.

Беспалов глянул на него поверх бокала с вином: искренне говоришь?

Тот выдержал взгляд: да.

На стекле – отпечатки пальцев: линии и завитки, столь любимые криминалистами. По ним изобличают преступника – и совершенно иное дело с мыслями человека, не оставляющими следов.

К столу подошел Белявский: загорелый, в белой рубахе, с желтой цепью на бычьей шее. Он прилетел утром из Мармариса, был весел и полон сил. Он не выглядел как человек, над которым сгустились тучи и который об этом знал. Он балагурил, пил водку, с азартом играл в бильярд. Да и сгустились ли тучи? Витя стал его прикрывать. «Может, не будем спешить? Может, дать ему шанс? Он старается», – так сказал вчера Витя. Витя, жаждавший посадить Диму на кол. Это политика. Почувствовав в нем единственную защиту, Дима будет ноги ему лизать, как пес, продастся ему с потрохами.

Раскрасневшийся, с пылу с жару, Белявский сел и осушил стакан минералки. На лбу выступил пот.

– Ух! – выдохнул он. – Классная партия!

– Кто выиграл? – Костырев затушил сигарету. Кажется, он усмехнулся, губы чуть шевельнулись.

– Шлеин выиграл! – Белявский включил бас на полную громкость. – Главное, классно сыграли! О, Светочка!

Его взгляд залоснился, толстые губы засахарились.

Пришла Света Томилина, главный бухгалтер.

– Здравствуйте, мальчики!

– Здравствуйте, наша любимая и уважаемая Светлана Григорьевна! – Белявский вперил взгляд в вырез ее платья. Ее место было напротив, и ему это нравилось. Взмахнув тонким шлейфом духов, она села.

Она не была красавицей, нос с горбинкой портил ей профиль, но в то же время было внешнее сходство с принцессой Дианой. У нее был гражданский муж, а с первым, официальным, она рассталась три года назад. Он бросил ее с двухлетним ребенком, и пришлось все начинать заново. Сейчас, в тридцать пять, она наконец-то почувствовала вкус жизни, была удовлетворена собой и смотрела в будущее с оптимизмом. Она даже помолодела. Она начала с того, что покрасила волосы в светлый цвет, первый раз в жизни, и сразу услышала от знакомых, что похожа на принцессу Диану. Что ж, для начала неплохо. Можно двигаться дальше.

– Мне чуточку водки! – сказала она с улыбкой.

Бросившись выполнять ее просьбу, Белявский в порыве энтузиазма налил ей полную рюмку.

– Дима, ты шутишь? – Она подняла брови.

– Светочка, – пробасил он. – Разве может быть много водки?

Так пошутив (кое-кто усмехнулся), он налил себе с горкой.

– Жаль, нет Олега, – сказал он.

Олег Шлеин, главный службист, играл в бильярд с директором по производству Аркадием Ярославцевым. Белявский выразил искреннее сожаление по поводу отсутствия Шлеина, но нужно было знать его и нынешнее его положение, чтобы понять, в чем корень его чувств. Им двигал страх. Сам он, судя по всему, не догадывался об этом. Он искал общества Шлеина, тянулся к нему как бы по-дружески и, не встречая взаимности (треп о футболе – не в счет), боялся. Чем больше боялся, тем больше тянулся. Он смотрел в глаза Шлеину и не мог оторваться – как под гипнозом.