C-dur

Примерно через полчаса он подошел к площади Нации. Предприняв тщетную попытку найти в путеводителе хоть какую-то информацию об этом месте, он обошел по кругу почти всю площадь, по часовой стрелке, пересек в общей сложности шесть или семь улиц (следовало идти против часовой стрелки, но он не сразу сориентировался на местности), и наконец свернул на нужную улицу, Rue du Faubourg Saint-Antoine, к площади Бастилии.

Он шел туда, где еще два с небольшим века назад стояла крепость-тюрьма – зловещий символ власти, павший, как и сама власть, после Великой французской революции. Давно нет Бастилии, сравняли ее с землей, не пощадив в порыве эмоций, но стоит дать волю воображению, как снова увидишь ее. Вот она, прямо перед тобой, в темной парижской ночи: леденящее кровь предостережение о том, что не стоит идти против власти, менять свободу на пытки, на заточение в страшных каменных башнях.

Площадь встретила его тонкой взвесью тумана и слабым намеком на солнце. Он порядком продрог. Сена была близко, и, наверное, поэтому здесь было так сыро. Впрочем, чувствовалось, что еще немного, еще какой-нибудь час, и солнце одержит победу, как оно сделало это у Пер-Лашез. Солнце согреет людей. Людям грех жаловаться. Тут не Сибирь, в Париже прекрасный климат. Для сравнения: в Новосибирске плюс семь, дождь, грязь, скучное серое небо – почувствуйте разницу, граждане парижане и гости нашего города. Здесь и осень не осень. Редкие желтые пятна на общем зеленом фоне. Позднее лето. Не хочется думать о том, что через три дня вернешься на родину, в поздний сибирский сентябрь, и будешь ждать тепла добрые семь-восемь месяцев. С учетом последних событий ноябрьский отпуск в Израиле под очень большим вопросом. Грядет война с Моисеевым.

Насытив воображение мрачными видами средневековой крепости, возвышавшейся в эту минуту на прежнем месте – контуры которого выложили на мостовой светлым булыжником, чтобы хоть что-то осталось здесь, какой-то след, а не только невидимая мистическая субстанция – он двинулся дальше по маршруту, к Сене. Воображение не успокаивалось. Развернув перед ним эпические картины взятия Бастилии, оно сделало его участником тех событий, 14 июля 1789 года. Там было много черни и штурм закончился неоправданными жестокостями, но он был не чернью, а пылким революционером, с идеей, за которую был готов умереть и, может быть, умер: в бою или позже, на гильотине. Счастливы те, у кого есть такие идеи. Счастливы верные им. Счастливы не сомневающиеся. Счастливы увлеченные. Счастливы те, кто оставил зарубку на каменном древе истории. Можно прожить жизнь, ничего не прибавив к тому, что есть, и в чем тогда смысл?

«Не тщеславие ли в тебе говорит? Не желание ли известности и успеха у публики? Не колбасного, а такого, чтобы надолго, чтобы многие поколения помнили, чтили, клали на могилу цветы? Да и при жизни хотелось бы славы, да, мистер Беспалов? Много ли проку от славы, если ты о ней не узнаешь и не сможешь ей насладиться? Смерть есть смерть. Исчезновение мыслящего субъекта. Астральный образ гения и героя может жить вечно, но что до этого мертвому? Если умер в безвестности, это уже не изменишь. Мертвому все равно, но для живого разница есть».

Внутренний голос докапывается до истины. Он забирается так глубоко, что становится не по себе. Но Саше есть что ответить. Да, он тщеславен. Он боится смерти. Он хотел бы, чтобы о нем помнили. Но не это главное. Он хочет стать тем, кем мечтал стать. Он хочет узнать, может ли что-то еще, кроме как быть бизнесменом. Он хочет сказать и хочет, чтобы его услышали. Он будет играть на гитаре, рядом с Родей Клевцовым, и черт с ними, с мясом и колбасой. Он достаточно заработал, чтобы не думать об этом. Он смотрит в будущее. Там, через много лет, он умирает счастливым. Оглядываясь назад, он видит жизненный путь, сложный, извилистый, полный исканий, открытий, успехов, спусков, взлетов и поворотов, и не чувствует сожаления. Он сделал все, что хотел. Он будет жить в музыке и так победит смерть. Рукописи не горят. Музыка не умирает. Увидев смерть на пороге и улыбнувшись ей как старой знакомой, он сделает шаг вперед и скажет ей тихо: «Здравствуй, бабушка, мне не страшно, я прожил достаточно долго». Через секунду его не станет, но она будет главной в его жизни. Ради нее он живет. О ней думает всякий раз, когда подходит к развилке, где должен принять решение. Жажда успеха и славы как главная цель – лишь суррогат истинного величия. Жажда власти, плохо спрятанная под благородными одеяниями. Желание покорить, подчинить, управлять, заставить следовать за собой, поклоняться себе. Стать новым идолом, богом. Гении и злодеи часто в этом похожи, только средства используют разные. Они сами себе не хозяева. Они одержимы. Где грань, отделяющая фанатика от человека уверенного и увлеченного? Как судит история? Многое сглаживает и прощает? Возьмем, к примеру, завоевателя. Он разрушал города, грабил и убивал, не останавливаясь ни перед чем – а пройдет время, и наградят изверга романтическим ореолом: нынче помнят его не злодеем, казнившим женщин, детей, стариков, а выдающимся сыном народа, которому судьбой была уготована слава на поле брани. Он делал все для страны. Он побеждал. Он был великим воином.

Императоры, ханы, султаны, консулы, короли, пламенные революционеры, – они на страницах книг, на киноэкранах, они как живые, но в их образах мало правды, а вымысла предостаточно.

Многое забудется и простится.

Останется лишь легенда.

Наполеон Бонапарт, развязавший и проигравший войну, стал, несмотря на нервные тики и крах под конец жизни, одной из таких легенд.

Саша встретится с ней.

Подкрепившись в кафе на набережной после штурма высот Нотр-Дама – где, если верить сказочнику Гюго, бегал страстный горбун Квазимодо – он продолжил свой путь. Следующая остановка – Дом инвалидов.

Он шел по эспланаде, параллельно двухсотметровому фасаду, мимо позеленевших от времени бронзовых пушек, выстроившихся в ряд на равном расстоянии друг от друга и приветствовавших его, – а впереди, из-за домов, взмывала в небо Эйфелева Башня.

Он обошел комплекс справа.

Теперь все его внимание было приковано к куполу собора. Путеводитель подсказывал: диаметр купола – 27 метров, общая высота сооружения – 105 метров. Прикидывая, что колосс не уступает в размерах Исаакию, Саша пытался представить, как строили этот шедевр в семнадцатом веке. Совершенный в своей гармонии, гордый и строгий, он смотрит со стометровой высоты на муравейник внизу, на то, как коротко живут и умирают люди, как воюют друг с другом, движимые человеческими страстями, – и оберегает покой первого императора Франции, Наполеона Бонапарта.

Наполеон был диктатором, завоевателем, реформатором. Уверовав в свою избранность и сделав Францию самой могущественной державой Европы, какой она не была ни до, ни после него, вскоре он потерял все и умер в изгнании на маленьком тропическом острове в Атлантическом океане. Спустя девятнадцать лет он вернулся на родину и был с почестями похоронен здесь, в соборе Дома инвалидов. Великий грешник – в святом месте. Выходит, одним воздают почести при жизни и после смерти, несмотря на все их грехи, а другим, менее провинившимся перед Богом, достаются проклятия. За убийство осудят по закону божественному и человеческому, за двойное светит пожизненное, а если убил миллионы – не защищаясь, но нападая, строя империю и собственное величие на смертях и человеческих муках – воздадут почести, будут считать героем и похоронят в приличном месте, может быть, даже в церкви. Есть объяснение у адептов религии? Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку? Убийство в захватнической войне – не убийство? Благословляя правителя перед военной агрессией, как найти точки опоры в религии и в собственной добродетели?

Теория Дарвина оправдывает войны, снимая ответственность с человека.

Как оправдать их с точки зрения веры?

Оплатив вход в церковь и чувствуя легкий внутренний трепет, Саша вошел внутрь. Он увидел распятие и ступени, ведущие вниз.

До него донеслась тихая скорбная музыка.

Звуки рождались не здесь, не в этом мире, а где-то вовне, в бесконечности нематериального. Ангелы, знающие все о жизни и смерти, пели небесными голосами.

Все трепетало. Душа плыла вместе с музыкой.

Саша спустился в круглую крипту.

В ее центре, на постаменте из зеленого камня – огромный саркофаг императора, высеченный из глыбы порфира темно-красного цвета. По периметру – двенадцать статуй женщин, символизирующих победы Наполеона, на инкрустированном мраморном полу вокруг постамента – названия мест сражений, в том числе – «Moscowa».

Аура смерти, мощи, величия.

Здесь лежит тот, кого можно считать истеричным самовлюбленным типом с дергающейся ляжкой и раскормленными лоснящимися щеками – но даже самый отъявленный критик промолчал бы в эту минуту. Он, пожалуй, признал бы – несмотря ни на что, Наполеон был велик. Его усыпальница соответствует масштабу его личности. У него не было возможности остановиться, он мог идти только вперед, как шел Александр Македонский две тысячи лет назад. В конце концов его вынудили остановиться и отступить. В следующем веке Адольф Гитлер повторит его путь: быстрый взлет и стремительное падение. В 1940 году Гитлер придет сюда, в крипту, чтобы отдать честь тому, кого считал равным себе, а спустя пять лет его собственный труп с простреленной головой обольют бензином и сожгут в саду Рейхсканцелярии. Слава Богу, в этом случае обошлось без похорон в церкви.

Саша прислушался к пению ангелов.

Ангелы пели о человеке.

Они простили его? Простили ему его гордыню, грехи, миллионы загубленных душ – ему, смертному, вознесшемуся выше всех и вершившему судьбы мира?

Ему все равно. Он не нуждается в чьем-то прощении.

Эта песня для вас.

Что вы слышите? Что чувствуете? О чем думаете?

Как будете жить дальше?

***

Сказать, что Башня произвела на него впечатление, значило не сказать ничего.