Царь Дмитрий - самозванец

Димитрий из всех королей европейских только одного считал равным себе — короля французского Генриха. Я-то знавал его мелкопоместным корольком Наварры и, хоть убейте, не понимаю, чем там можно восторгаться, но Димитрию издалека Генрих представлялся героем, он даже мечтал отправиться когда-нибудь во Францию и поговорить с ним по-братски. Димитрий же рассказал мне о нем такую историю, которую я не преминул потом уточнить у Якова Маржеретова, уж больно неправдоподобной она мне показалась поначалу. Когда Генрих уверился, что Франция не примет короля-про-тестанта, он якобы воскликнул: «Париж стоит двух обеден!» — отринул ересь люторскую, принял веру католическую, и страна распахнула ему свои объятия. Поразмыслив же, я вот к какому выводу пришел: и до этого Господь Генриха берег, и после перемены веры страна, как рассказывают, под его управлением не бедствует, что явно указывает на благоволение Небес. Значит, все сделал Генрих правильно, более того, по слову Господа.

Думается, что историю эту Димитрий мне с умыслом рассказал. Быть может, хотел сим иносказанием объяснить какой-то свой давний поступок. Я по обыкновению своему не стал его ни о чем пытать. Какое мне дело до какого-то его давнего поступка, тем более до объяснения его! Для меня главное то, что я

Царь Димитрий — самозванец?

собственными глазами вижу. А видел я, что венчался Димитрий на царство по православному обряду и святое причастие из рук патриарха принял, что соблюдает он заповеди христианские и худо-бедно все обряды православные и никакие другие. Царь Всея Руси должен быть православным, он им и был.

Страшна не перемена веры, страшно безверие. Уж слишком легко относился Димитрий к вопросам веры, за внешним соблюдением обрядов не чувствовалось искреннего трепета души. Я считаю, что веротерпимость должна иметь разумные пределы. Скажем, к резне протестантов я не призываю, но полагаю, что православному без особой нужды не следует заходить в их кирхи, а так как такой нужды у православного не может никогда возникнуть, то никогда и не следует заходить. Или, к примеру, за стол с католиками я в отличие от многих садился свободно, но на телятину, русскому человеку не положенную, ни одним глазом не смотрел, пусть католики скоромятся, а я уж свининкой побалуюсь. Вообще, я считаю, что в жизни обыденной православному человеку лучше иметь вокруг себя только православных людей, чтобы не слушать речей соблазнительных и не совершить, не дай Бог, какой-нибудь грех невольный. Димитрий же окружение имел самое пестрое, секретари его, братья Бучинские, были ариянами, немцы-наемники — по большей части люторанами, поляки кем только не были: и католиками, и протестантами, и униатами, и православными, ко всему этому еще и иезуиты, всех их Димитрий равно привечал, со всеми вместе за стол садился. Какая уж тут молитва общая, какое кропление трапезы царской святой водой! Димитрий вместо этого взмахом руки приказывал музыкантам играть. А во время пира вполне мог поднять чару, к примеру, за здоровье генерала ордена иезуитов, отца провинциала и всей армии Иисуса. И во всем, что касалось вопросов веры, Димитрий соратникам своим потворствовал. Раныие-то священники иноземные только в Немецкой слободе имели право службы свои отправлять, теперь же Димитрий их в Кремль допустил. Слава Богу, что на многочисленные просьбы поляков разрешить им поставить костел в

Москве Димитрий отвечал твердым отказом, а то я бы не знал, что и думать.

Я быстро убедился, что Димитрию было действительно совершенно все равно, какой веры придерживается человек, он оценивал людей по делам их. Это правильно, когда касается дел исполненных, но надо же и вперед смотреть. От православного человека всегда знаешь, чего ожидать, когда он, надежа, не жалея жизни, за тебя стоять будет, а когда — подлец, предать может, тут-то и подстрахуешься, а душа того же люто-ранина — сплошные потемки.

Но с течением времени мне стало казаться, что, окружая себя людьми, исповедующими разную веру, Димитрий преследовал некие тайные цели. Недаром же польские заговорщики, прельщая народ идеей пригласить Димитрия на престол польский, особо напирали на его веротерпимость. Быть может, планы Димитрия и далее Польши распространялись, то-то он так много времени проводил наедине с иезуитом Андреем Лавицким. С иезуитами надо держать ухо востро, ушлые ребята, тот же Лавицкий через несколько месяцев пребывания в Москве ходил, как русский священник, в просторной рясе с широкими рукавами, с бородой лопатой и длинными волосами. Я поначалу думал, что он нарочно такое обличье принял, чтобы православных вернее соблазнять. Но вскоре Димитрий послал его с тайным заданием в Польшу и Рим, так патер Лавицкий точно в таком же наряде заявился в Краковскую коллегию Святой Варвары в присутствии короля Сигиз-мунда. Какой был скандал! До сих пор смеюсь, когда эту картину представляю. И я почему-то уверен, что все это было заранее в Москве обговорено, вот только не понимаю зачем.

И все же все эти месяцы, пока я наблюдал Димитрия и разбирался в движениях его души, меня не покидала ужасная мысль о том, что он удалился от Бога, порвал ниточку, связывающую их. И все, что я выше описал, являлось мне зловещими знаками этой беды. Какое же я испытал облегчение, когда сам Димитрий развеял мои сомнения. Помню, в тот вечер я немного попенял ему за легкомыслие, за то, что слишком часто появляется в местах людных с охраной малой, что слиш-

ком близко подходит к люДям незнакомым, так что какому-нибудь злодею не составит труда нанести ему удар ножом или клинком коротким.

— Не бойся! — ответил Димитрий. — Ничего плохого со мной случиться не может! Меня Господь от колыбели хранит и путь мне указует!

И такая вера звучала в его голосе, такой огонь горел в его очах, что я тут же пал на колени и громогласно вознес хвалу Господу.

Господь жил в сердце его! А то, что Димитрий церкви не был привержен, то это не велика беда, у молодых такое часто бывает. Пройдут годы, думал я, и мой мальчик найдет дорогу к храму земному. И я ему в этом помогу, насколько достанет сил моих.

Да, немало славных дел я свершил! Но не почил на лаврах — в голове моей зарождались все новые грандиозные планы.

Смотрел я на Димитрия и умилялся сердцем, все при нем было: и молодость, и красота, и сила, и слава, и венец царский, одного не было — дражайшей половины, что заполняет ласками нежными досуг мужчины и не дает ему закоснеть в лености и тишине. Не стоит забывать и о том, что жены способствуют нам в святом деле производства потомства, что для нас, царей, является функцией много более важной, чем скраши-вание досуга. Этим я отныне и озаботился.

Конечно, я слышал о том, что у Димитрия осталась невеста в Польше, дочь воеводы сандомирского Юрия Мнишека. Я неспроста имени не называю, я его тогда и не слышал, а если и слышал, то мимо ушей пропустил. Димитрий о невесте своей польской ни разу со мной не говорил, из чего я вывел, что он давно о ней забыл.

Грехи молодости! Я Димитрия прекрасно понимал. Молодой, здоровый парень вырвался из стен монастырских и после скитаний долгих и лишений, унижавших его царское достоинство, вдруг попал в общество, не скажу приличное, но блестящее. Блеск, много больший, он и в Москве видел, но со стороны, здесь же оказался в самом центре, если не сказать, пекле. Немудрено, что у него голова кругом пошла. А тут еще навстречу ему с хлебом-солью на вышитом рушнике выплыла походкой лебединой статная, прекрасная девица — дочь воеводы сандомирского я непременно представлял писаной красавицей! Димитрий и влюбился с первого взгляда, как положено всякому молодому человеку. Поляки, видя искренние чувства русского царевича, немедленно окрутили, пользуясь его сиротской беззащитностью. Но, по глубокой народной мудрости, сговориться — не жениться! Да и разлука долгая весьма способствует охлаждению юных чувств. Так что я с этой стороны не ждал никаких затруднений.

Стоило мне только подумать о женитьбе Димитрия, как сразу же в голове вспыхнуло единственное имя — Ксения! Не иначе как Господь надоумил. Я даже удивился, как это другим в голову до сих пор не пришло. Брак этот примирил бы все противоборствующие роды и заставил всех забыть о недавней ужасной катастрофе. Сразу стихли бы все разговоры о правомерности воцарения Димитрия и о его роли в кровавой развязке, мир и благоденствие установились бы на просторах Земли Русской. Но я не дал себе долго упиваться сей сладостной картиной. Я поспешил поделиться своей благой мыслью с главным моим советчиком — с княгинюшкой, которая была тем оселком, на котором я всегда оттачивал, вострил и правил свои идеи. Княгинюшка была поражена не меньше моего. Она даже специально перебрала всех возможных кандидаток, разоблачила их во всех смыслах, расчленила на части и перемыла каждую косточку и всех с презрением отбросила. Сим путем, многотрудностью и скрупулезностью более подобающим мужчине, княгинюшка пришла к тому же выводу, что был явлен мне свыше. Оставалась последняя неясность — степень родства, которая уже не раз хоронила хитроумные брачные проекты, хотя и не столь блестящие.

В этом я на наше общее с княгинюшкой мнение полагаться не мог и прямо отправился к патриарху. Взяв с него клятву не передавать никому слова мои, я поведал ему о своей идее и задал интересующий вопрос. Через несколько дней Игнатий дал мне ответ: «Церковь возражать не будет». Вот ведь лукавый

грек! Нет чтобы прямо сказать, что никаких препятствий к браку нет. Вот предшественник его, Иов, не меньший лукавец, но все же наш, русский человек, тот бы не ограничился таким коротким ответом, он бы приготовил фолиант страниц на двести, где бы на примерах многочисленных доказал, что сей брак не только возможен, но и угоден Господу. Но главное-то, главное — Иов бы благословил мое начинание, сам, по собственному почину, а не как Игнатий, в ответ на мою настоятельную просьбу.