Царь Дмитрий - самозванец

— Тысяч сто, — ответил Мнишек, — скорее много больше, чем чуть меньше.

— Рублей! — ахнул я.

— Нет, злотых, — успокоил меня Мнишек и тут же добавил: — Но это без ихнего навару, а он у них крепнехонек!

— Откуда же у них деньги? — изумился я, вспоминая нищие местечки, мимо которых я проезжал.

— А куда им деньги тратить? — изумился в ответ Мнишек. — Ютятся в халупах по двадцать человек, лапсердаки по наследству передают, курочку варят одну на всех по большим

праздникам. А у меня какие траты — сам видишь! Со всех сторон обложили,—доверительно шепнул он мне на ухо, — так и лезут, так и лезут!

— А ты их в шею! — воскликнул я.

— Не получится, — грустно ответил Мнишек, — пробовал. Они возвращаются, они такие.

— Ты не так, видно, пробовал. Ты их совсем в шею, чтобы духу их в твоем воеводстве не было. Они к тебе и приставать не будут.

Мнишек замолчал, потрясенный простотой решения проблемы.

— А у кого я тогда деньги брать буду? — неуверенно произнес он наконец.

— Мир не без добрых людей! — подбодрил я его. Хотел я сказать ему, что надобно тратить поменьше, но промолчал — зачем обижать такого хлебосольного хозяина и в общем-то славного человека.

Я торопил Мнишека с отъездом в Москву, указывая ему, что главное дело сделано и нет никаких причин для задержки. Воевода же ссылался на просьбу Димитрия набрать для него две тысячи наемников. Действительно, в Самбор повалили шляхтичи самого разбойничьего, я хотел сказать, геройского вида. Глаза их горели лихорадочным огнем, Власьев утверждал, что от голода, я же предпочитал думать, что от рвения услужить царю Русскому, ну и, конечно, от желания подкормиться изрядно, не без того. А уж какие они разговоры вели! Честили короля Сигизмунда изрядно и, потрясая саблями, похвалялись, что они «черта-немца, зануду и индюка надутого» с престола скинут и отправят обратно в его любимую Швецию, чтоб ему там пусто было! Я испуганно оглядывался вокруг, не привык к столь громогласной государственной измене. В моем представлении измена подразумевает тишину, темноту, шепот змеиный, легкий шелест кинжала о камень точильный. Но войска королевские не окружали Самбор, плахи не устанавливались во дворе замка, и я подумал, что, быть может, король Сигизмунд нарочно потворствует этому сборищу, наде-

ясь сплавить всех смутьянов с глаз долой. Как показали последующие события, я в самую точку попал.

Несмотря на веселое препровождение времени, на охоты знатные, разудалые попойки, извините, пиры со шляхтичами, я скучал и не находил себе места от волнения — как там Димитрий? Как он обходится без советов моих? Даже долгие беседы с Мариной не утешали меня. В языке русском она сильно продвинулась и щебетала уже достаточно бойко, мягкий же выговор и проскальзывающие иногда польские словечки придавали речи ее какое-то особое очарование. С обычаями русскими дело обстояло хуже: несмотря на восторженный тон моих рассказов, Марина глядела на меня испуганными глазами, и чем сильнее я смягчал и приукрашивал картину, тем больше возрастал страх Марины перед будущей жизнью в Москве. Я понимал, что страшит ее неизвестность, поэтому решил разговоры об обычаях русских пока прекратить, столкнется — разберется, жизнь научит, жизнь, она лучший учитель. И уж совсем плохо продвигалось дело с канонами веры православной. Крепко же засела в Марине ересь бернар-динская! Вообще, у меня сложилось впечатление, что Марина питает иллюзию сохранить в Москве свою веру католическую. Не выдержав, я спросил об этом прямо и получил обескураживающий ответ:

— Так ведь Димитрий мне это обещал! Я понимаю, что моему будущему народу это вначале не понравится. Я уж специально по совету папеньки написала письмо Святейшему с просьбой разрешить мне при венчании в Москве принять причастие по православному обряду. Вот, ждем ответа. Из-за этого и не едем.

Я отправился немедленно к папеньке. Устроившись поудобнее с кубком токайского, повел разговор хитро, показал, что я все знаю и нисколько этим не возмущаюсь, посетовал вскользь на задержку ответа из Рима и даже посочувствовал Мнишеку в его сложном положении. Не преминул заметить, что у Димитрия от меня тайн не было, что он у меня, как у старшего в роду, просил благословения его планам и я, конечно, после некоторых сомнений и даже яростных споров по опреде-

ленным вопросам все их одобрил. Господь простит мне эту маленькую ложь, тем более в разговоре с выучеником иезуитов!

Воевода, вначале напряженный, под конец расслабился и, обняв меня со слезами щ глазах и освежившись изрядным кубком вина, заговорил совершенно открыто. Много чего наговорил, иное я предпочел бы и не знать. Среди прочего рассказал и о договоре, который был подписан между ним и Димитрием.

— Знаю, Димитрий сказывал, — заметил я небрежно, хотя все во мне клокотало от возмущения. До чего дошли эти европейцы — заключать договор кабальный с законным и бесспорным претендентом на престол, да еще письменный! Но я виду не подал и продолжал столь же безразличным тоном: — Там одна неясность возникла, обычная, впрочем, при передаче изустной. Соблаговоли договор посмотреть, я тебе укажу.

И ведь дал! Я быстро пробежал глазами свиток. Что-то я знал, потому что сам и выполнял во время посольства моего. Равно как и о разрешении Марине свободно исповедовать в Москве свою веру. А вот это что-то новое: будущей царице отдавались в полное владение Псков и Новгород со всеми землями и удел этот сохранялся за ней как в случае смерти Димитрия, так и при бездетности Марины. И — о, ужас! — Марина получала право строить в пожалованных ей землях католические храмы, монастыри и школы. Не был забыт и сам Мнишек, ему обещались богатые вотчины в Смоленском и Северском княжествах.

— Вот, нашел! — сказал я, всем своим видом изображая радость. —Димитрий говорил о Чернигове, а я его здесь не нахожу.

— Обещал, истинный Бог, обещал! — вскричал в ответ Мнишек. — А потом взял и переобещал Сигизмунду! Как нехорошо! Так честные люди не поступают! Прощения просим! — спохватился он.

Но обида от упущенного богатого города не дала ему успокоиться, только заставила перенести претензии на безответного короля, и так, распаляясь и еще более подогревая себя токайским, Мнишек выложил мне содержание тайного договора Димитрия с Сигизмундом, о котором воевода был неожиданно хорошо осведомлен. Его я вам и передавать не буду, зачем, коли Димитрий его выполнять не собирался. Эта же мысль весьма

ободряла меня во время рассказа Мнишека и способствовала появлению всяких хитроумных наводящих вопросов.

После всех этих разговоров моя тревога за Димитрия только возросла. Не успокоил меня и долгожданный ответ из Рима. Папа Римский отказал Марине в ее просьбе. Как говорится у нас в народе: с паршивой овцы хоть шерсти клок! Отказ Папы разбил все сомнения и колебания Марины, а решительный тон вызвал столь же решительные ответные действия — Марина засобиралась в дорогу. Неужели Папа думал, что она в угоду ему откажется от короны Русской?! Если думал, то он, да простят меня католики, среди которых попадаются умные люди, полный... нет, лучше все же промолчу, потому что среди католиков есть и истинно верующие, а еще больше обидчивых. Но и они должны признать, что Папа своими руками толкнул Марину в объятия истинной православной церкви. Нарушив раз высочайший запрет, дальше трудно остановиться. Это как с девством, да простят мне мужчины такое сравнение.

Оставалось последнее препятствие для отъезда — наряды. Нет, этого я уже не выдержал! Оставив Власьева отдуваться в одиночестве, вскочил в седло и устремился в Москву.

Две недели счастья

[1606 г.]

Принял меня Димитрий хоть и сразу, но нелюбезно. Но я не обиделся, ведь Димитрий ожидал увидеть перед собой совсем другое лицо. А что гневливо хмурил брови, так это от смущения. По-хорошему все наоборот должно было быть, это я должен был хмуриться гневливо, а он передо мной лебезить, потому как виноват. Но я удовлетворился тем, что он хотя бы вину свою чувствует, оттого и смущается, а смущение гневом прикрывает. На то он и царь.

Великая была вина, меня княгинюшка, едва я на порог ступил, так и огорошила: Ксения постриг приняла.

— Как же так! — вскричал я. — Ни на один день вас одних оставить нельзя! Возвращаешься и только об одном думаешь — что вы еще сотворите? Ты-то куда смотрела?

— Она сама так решила, — тихо, сквозь зубы ответила княгинюшка, знать, обиделась на меня, что не обнял с дороги, подарки не раскинул, а раскричался с порога.

— Сама! — зло рассмеялся я. — Молодая, красивая, здоровая, да по своей воле в монастырь — ни в жизнь не поверю! Заставили голубку нашу, застращали! О!.. — Я воздел руки к небу.