Царь Дмитрий - самозванец

Во всем же остальном Димитрий с Мариной строго следовали обычаям, чтобы не раздражать понапрасну святителей и бояр и не вводить в соблазн простой народ. Никаких французских платьев — Марина шествовала в храм в идеальном по форме, колоколоподобном, бархатном платье с длинными

—«55#^=^ ^Щр^^дКВ' -

рукавами, усаженном драгоценными каменьями и жемчугом до такой степени, что цвета материи было не разобрать. И волосы ее не дыбились, а были благопристойно заплетены в косу и накрыты сверху роскошным алмазным венком. И в храме царственная чета приложилась ко всем святым образам. Дело не быстрое, ведь образа под русский рост висят, Марине не дотянуться, приходилось ей каждый раз на скамеечку громоздиться. Но присутствующие на задержку не сетовали, умиленные столь явной демонстрацией истинного благочестия, они даже простили Марине маленькую ошибку — что прикладывалась она не к рукам святых, а к устам. Всеобщее благодушие было столь велико, что после обряда священного в череде речей приветственных разрешили выступить и ксендзу польскому. Что за бестолковые люди! Хоть бы по-польски говорил, так некоторые из наших бы поняли, но вещал-то на варварской латыни, непонятной даже большинству поляков. Впрочем, ничего интересного не сказал, я вам и передавать не буду.

По окончании обряда венчания на царство полякам объявили, что теперь царь с царицей по древнему обычаю прошествуют в собор Михаила Архангела, чтобы поклониться гробницам предков Димитрия. Поляки, ведшие себя во все время весьма неучтиво и громко возмущавшиеся как некоторыми деталями церемонии, так и якобы духотой и теснотой в храме, теперь первыми устремились к выходу. Им никто не препятствовал, даже уступали дорогу, а иным зазевавшимся ее указывали и почтительно, под локотки, провожали. Когда последний католик переступил порог храма, двери немедленно захлопнулись, и мы, среди своих, могли всласть насладиться второй церемонией — бракосочетанием.

Тут святые отцы, пошедшие на столь большие уступки в неустоявшемся обряде венчания на царство, требовали строжайшего следования канону и традиции. Тут уж Марине не простили бы ни малейшей заминки в исполнении обрядов православных, но она ни разу не дала повода усомниться в своем истинном благочестии. В конце же приключился очень смешной и в то же время умилительный эпизод. Когда Димитрий по обычаю грохнул чашу из-под вина об пол, то они с мо-

лодой женой стали премило препираться, уступая друг дружке право первому ступить на осколки. Их спор разрешил патриарх, хотя, быть может, и невольно или по незнанию некоторых наших народных обычаев из-за своего греческого происхождения. Он сделал шаг по направлению к молодым, и под патриаршим каблуком раздался громкий хруст. Димитрий немедленно нашелся.

— Вот кто будет истинным главой в семействе нашем! — воскликнул он и, увлекая Марину, бросился на колени перед патриархом.

Поляки как чувствовали, что в храме совершается нечто, противное их вере, их гневные крики пробивались даже сквозь плотно закрытые двери. Нам же они добавляли веселья! Все же удачно получилось, что коронация предшествовала венчанию! Кабы наоборот было, обиженные поляки могли вовсе удалиться, и что из этого бы вышло, один Господь ведает.

Но вот распахнулись двери, и счастливые молодые супруги, оба в коронах царских, ступили на площадь. Василий Шуйский и Иван Романов, как первые бояре, щедро осыпали их золотыми монетами, специально к этому дню отчеканенными. Поляки и тут отличились. Наши-то лишь приветствовали громкими криками новобрачных и терпеливо ждали прохода процессии, чтобы приступить к веселой свалке. Поляки же, увидев блеск золота, последний разум потеряли. В храме все норовили шляпы на головы водрузить, а тут подставляли их под золотой дождь, а иные, горделиво отказывавшиеся склониться перед святынями православными, тут бросались на колени на мостовую в погоне за презренным металлом. Так въяве показали они, что есть для них истинный Бог — Мамона!

В те дни Димитрий пышностью торжеств хотел как бы искупить излишнюю скромность собственного венчания. Увеселения, самые разные, шли одно за другим, на все вкусы, что далеко не всем понравилось. Да, были что ни день разные неудовольствия и столкновения, но я, честно говоря, не обращал тогда на них внимания, полагая, что всем никогда не угодишь,

накладки случаются во всяком деле, а идеал существует лишь на Небесах. Я просто наслаждался, глядя на счастливых Димитрия и Марину, и, скинув груз лет, веселился как тридцатилетний юнец.

Первый пир из-за долгой церемонии венчаний назначили на следующий день, но и он начался с некоторой задержкой — мы с Димитрием по нашей доброй традиции так славно парились в бане, что и о времени забыли. Пир же начался с маленького недоразумения, обычного для пиров царских, — со спора из-за мест. Вот только начали его не бояре наши, а послы польские. Им был выделено место за общим столом, но в почетной близости к царю, всего в десяти саженях, они же рвались за царский стол, заносчиво напоминая, что во время обручения Марины дьяк Власьев сидел рядом с королем польским, а я — в двух саженях. Власьев вполне резонно заметил, что король не мог поступить иначе, в моем лице он выражал уважение царствующему русскому дому, а сам дьяк первенствовал среди других приглашенных к столу послов — Римского Папы и германского императора. У нас же нет обычая приглашать послов за стол царский, а паны Олесницкий с Гонсев-ским всего лишь простые шляхтичи и... Тут паны совсем взбеленились, так что пришлось Димитрию вмешаться.

— Не нравится, пусть дома сидят! — разрешил он спор с царственной простотой.

Раздосадованные послы, кликнув свою свиту, стали пробираться к выходу из Золотой палаты под улюлюканье бояр и всего царского двора. Лишь воевода Мнишек метался по залу, не зная, к какой стороне пристать. Решил было остаться, но вскоре покинул пир, сославшись одновременно на перепой и подагру, даже и в этом не сумев определиться с достойным поводом.

Так, весело начавшись, пир свадебный потек с привычным русским веселием, с чередой обильных закусок и частыми здравицами, с благопристойными сползаниями под стол от усталости и непременной дракой в конце. Сцепились князь Лыков с князем Дмитрием Пожарским, у них был давний спор из-за какой-то деревеньки. Пожарский — наш корень! — выскочку Лыкова, к тому же романовского прихвостня, побил, к немалому моему удовольствию.

Осадив послов польских, Димитрий тут же пошел на мировую. Он вообще не помнил зла сотворенного, поэтому уже на следующее утро пригласил их на царскую охоту. Тут поляки отошли сердцем, да и кто устоял бы против такого обилия кабанов, лосей, косуль, которых услужливые егеря выгоняли под выстрелы кровожадных панов. Но и Димитрий не преминул лихость свою показать. К неудовольствию бояр, он сам вскакивал в седло и бросался преследовать легконогую косулю, а под конец ловко заколол кинжалом затравленного медведя.

В ночь же после охоты Димитрий с Мариной устроили еще один пир, в польском стиле и в основном для поляков, из наших были только мы с дьяком Власьевым да ближние бояре — Петр Басманов, Иван Романов и князь Мосальский. Послам польским была сделана маленькая уступка, усадили их за отдельный стол, установленный всего в двух саженях от царского, так что во время пира они могли свободно переговариваться.

Димитрий был чрезвычайно весел, много шутил и даже пресмешно изображал в лицах разных людей, и бояр наших, и самого короля Сигизмунда — сей надутый святоша получился у него лучше всех. Я, с трудом удерживая смех, все же качал укоризненно головой — негоже императору великому и государю православному лицедействовать на потеху холопам! В остальном же пир меня скорее утомил, закладывало уши от громкой музыки, и в глазах рябило от беспрерывных танцев. Димитрий же распалялся все сильнее.

— Непременно введу на Руси новый обычай пиров, — кричал он мне, превозмогая шум, — чтобы с музыкой и танцами приличными, и прикажу боярам, чтобы под страхом опалы являлись на те пиры с женами и дочерьми и чтоб обязательно танцевали — пусть растрясут жирок-то!

Я в страхе огляделся вокруг — не дай Бог, кто услышит и боярам донесет. То-то шуму будет! А еще хуже, если до женщин дойдет. Жен-то боярских и воловьей упряжкой с места не сдвинешь, а вот дочери боярские встрепенутся, никакого житья от них, вертихвосток, не будет!

Тут я увидел, как Марина, раскрасневшаяся сверх меры, кружится в танце с послом Олесницким. «Не такие примеры должна являть царица православная!» — возмутился я в душе.

Димитрий взгляд мой перехватил и тоже нахмурился, но на свое.

— Эй, ты,—крикнул он сам, презрев обычай,—сними шляпу!

Тут и дьяк Власьев вспомнил службу свою, выступил вперед, пояснил веско:

— Уважай обычай, сам сними! А то снимем мы вместе с головой!

Конечно, не в эту минуту Димитрий решил показать послам польским силу нашу военную, игры ратные были загодя намечены. Большая часть пушек была уже под Ельцом, так что Димитрий приказал снять все пушки со стен Кремля, Китай-города и Белого города и свезти их на поле под Котлами близ Москвы, туда же приволокли и штуковину, которую народ «адом» прозвал. Так сложилась огненная мощь, доселе невиданная на одном поле. А уж как начали пушки палить, состязаясь в скорости и точности, так у меня уши заложило. Лишь какой-то странный звон доносился, как потом оказалось, это колокола московских храмов сами собой звонить принялись.