Царь нигилистов

В шесть вечера их пригласили к родительскому столу. Особенно радовался Володя, предвкушая шоколад, бисквиты и малину со сливками.

Светло-голубые стены, украшенные пейзажами, большой стол с кожаными стульями, рояль. Высокие двери открыты на террасу. Над ними легкий тюль.

— Будут гости, — шепнул Никса.

Саша посмотрел вопросительно.

— Стол раздвинут и накрыт на восемь персон, — сказал брат.

— Он раздвижной? — удивился Саша.

— С вставной панелью посередине, — уточник Никса.

Первым был, разумеется, обласкан спасенный. А потом уже эстафета обнимашек перешла к спасителю.

Мам'a обняла первой. Дольше и нежнее, чем обычно.

— Ты совсем взрослый, — сказала она.

А пап'a протянул руку для рукопожатия. Это было впервые.

И Сашина ладонь утонула в ладони царя. Рукопожатие было долгим, а потом сменилось объятиями.

— Саша, что ты хочешь в награду? — спросил пап'a.

— Отдельную комнату, шестиструнную гитару, микроскоп, карманные деньги на месяц и возможность лично писать всем, кто мне интересен, без различия сословий, — не задумываясь, отчеканил Саша.

Брови царя поползли вверх.

— Если это, конечно, не слишком много… — оговорился Саша.

Он хотел добавить «за жизнь вашего сына», но прикусил язык.

— Саша, зачем тебе гитара? — спросил пап'a. — Цыганские романсы играть?

— Цыгане играют на семиструнных, если не ошибаюсь. Мне нужна испанская, шестиструнная, просто хочу научиться. Дядя Коко ведь играет на виолончели.

— Ты вспомнил?

— Да… немного.

— Но виолончель это одно, а гитара — другое.

— И она вышла из моды, — заметила мам'a.

— Что мне до моды? — поинтересовался Саша.

— С комнатой здесь не получится, — сказал пап'a. — Только в Зимнем.

— Я могу перенести кровать к себе в кабинет и освободить Саше мою опочивальню, — предложил Никса.

— Это не по правилам, — отрезал отец.

— Микроскоп тоже нельзя? — спросил Саша.

— Ты что в ученые собрался? — вздохнул пап'a.

— Просто интересно. У Мадам Мишель наверняка есть.

— Да, — кивнула мам'a.

— Тогда я у нее попрошу.

— А уж переписка с кем угодно… — поморщился царь.

— Екатерина Великая переписывалась с Вольтером и Дидро, Елена Павловна — с Жоржем Кювье. А с кем переписывался Петр Великий — подумать страшно. Разве я так уж много хочу?

— Тебе рано, — отрезал царь. — Попроси что-нибудь другое.

— Я просто сделал то, что должен был сделать. И зря стал о чем-то просить. Извините. Ничего не надо.

Глаза мам'a наполнились слезами.

— Я подумаю, — сказал пап'a.

С улицы послышался цокот копыт и скрип экипажа. Из коридора шаги, шуршание шелков и голоса. В столовую вошел лакей и объявил…

Глава 20

— Великий князь Константин Николаевич с супругой Великой княгиней Александрой Иосифовной и сыном Великим князем Николаем Константиновичем, — доложил лакей.

Этого Николая Константиновича, по-домашнему, Николу, Саша помнил по родословному древу, нарисованному Никсой. Около имени «Никола» имелась надпись: «шкодливейшее существо».

Шкодливейший оказался хорошеньким мальчиком лет восьми. С озорными глазками и в белой рубашечке.

А дядю Костю Саша узнал сразу. Он был слишком непохож на пап'a: ниже царя на полторы головы, полный, в пенсне и в штатском: сюртук, жилет, брюки.

Тетя Санни (которая Александра Иосифовна) оказалась стройной красавицей под тридцать с голубыми глазами и роскошными золотисто-рыжими локонами. Вот, кто будет главным рекламным агентом его шампуня!

Пап'a обнялся с родственниками и пригласил всех к столу.

Вместе с гостями в столовую проник Моксик и устроился под столом.

Предательская собака!

Разговор сначала прочно встал на светские рельсы, а именно тетя Санни болтала о всякой ерунде, произнося все с немецким акцентом, низким с хрипотцой голосом, а дядя Коко влюбленно смотрел на нее.

Саша заскучал.

Ну, блин! И ради этого надо было Робеспьера приглашать?

Володька смачно уплетал все сладкое, что было в его досягаемости, и после бисквита облизал пальцы, чем вызвал суровый взгляд мам'a, и поверг в ужас Сашу, который до одури боялся вилку-то взять не в ту руку.

Он живо вспомнил старый советский мультфильм, где мама приглашает к сыну учительницу хороших манер, потому что мечтает для него о всемирной славе пианиста, и ужасно боится, чтобы он не оплошал на каком-нибудь приеме.

Этот старый плебейский страх несколько утих за тридцать лет постсоветской жизни, но сейчас грозил возродиться с новой силой.

«Все-таки не зря этого поросенка спасал! — подумал Саша, придя в себя. — Все не так страшно!»

Шкодливейший Никола пальцев не облизывал, зато смотрел уж очень задорно, видимо, обдумывая, что бы такое выкинуть.

Наконец, тетя Санни перешла от сплетен к театру и музыке.

— Саша, я выучила первую часть твоей прелестной пьесы, — сказала она.

— Моей? Тетя Санни, она не моя.

— Ну, если тебе угодно говорить, что это Бетховен, пусть будет Бетховен. Давай после чая сыграем вместе. Я начну, а ты продолжишь.

— Конечно, тетя Санни.

Дядя Коко воспользовался образовавшейся паузой и сказал, обращаясь к пап'a:

— Все-таки мне кажется, что новые рескрипты об улучшении крестьянского быта…

— Костя! — оборвал пап'a. — Мы договорились.

— Хорошо, хорошо, — сказал так называемый «Робеспьер».

После обеда Саша сел с тетей Санни за рояль, а Никола занялся кормлением Моксика пирожным и был временно нейтрализован. Может, сегодня обойдется?

Александра Иосифовна играла вполне себе. Потом ее сменил дядя Коко, который, оказывается, тоже выучил первую часть.

— Дядя Костя, что вы хотели сказать про крестьянский быт? — тихо спросил Саша, когда эстафета «К Элизе» перешла к нему.

— Улучшение крестьянского быта, — еще тише сказал Константин Николаевич. — Эмансипация.

— Эмансипация?

— Освобождение крестьян. Ты не помнишь этого слова?

— Помню, конечно…

— И давай на «ты». Всегда же на «ты» были.