Царь нигилистов
Шрифт:
Ответ пришел только на следующий день, около восьми утра.
«Рукописи горят, Саша, — писал Константин Николаевич. — Еще как горят!
Но я, конечно, понял, о чем ты.
Читай с карандашом. Не думаю, что автор мечтал о том, чтобы его книга стояла на библиотечной полке, горничные сдували с нее пыль, и никто не смел ее даже ногтями почеркать. Это по сути публицистика.
Имя мое называй, если пап'a спросит. Я сам с ним объяснюсь. Ты будешь помощником старшему брату, и тебе надо знать реальную ситуацию в стране.
Никсе не можно, а нужно это прочитать, если, конечно, он сам захочет.
«Путешествие» Саша начал
«Стиль Радищева совсем не плох, просто текст надо разбить на абзацы, и записать диалог в столбик — тогда он будет гораздо лучше читаться. Александр Сергеевич несправедлив.
А фраза: „Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала“ — просто гениальна, хотя и старомодна. Думаю, еще пару веков будут цитировать.
Дядя Костя, а действительно помещик может заставить крестьянина работать на барщине шесть дней в неделю так, что на обработку своей земли ему останется только воскресенье? Или так было только при Радищеве? Разве барщина не ограничена тремя днями? Или у нас, как всегда в законе одно, а на самом деле — другое?
И что правда до сих пор соха? Деревянная?
А плугов нет?
Да! Безумно далеки мы от народа!
Еще раз спасибо!
Читаю дальше.
Слава Богу, Гогель не покушался на тайну Сашиной переписки с Константином Николаевичем.
Надо было посылать лакея в Петергоф.
— Григорий Федорович, вы мне не составили справочник по ценам? — спросил Саша.
— Александр Александрович, вам нужен секретарь, — с легким недовольством заметил Гогель.
— Совершенно с вами согласен, — кивнул Саша. — И гораздо больше, чем гувернер. Во сколько может обойтись секретарь?
— Рублей за 15–20 можно найти.
— Хорошо, я же вас не постоянно об этом прошу, Григорий Федорович. Сколько бы вы хотели доплаты в месяц?
Честно говоря, Саша предпочел бы не Гогеля, а кого-нибудь помоложе, и не секретаря, а секретаршу. Скажем, из Института благородных девиц…
Интересно, насколько это возможно?
— Ну, что вы, Александр Александрович! Не нужно никаких доплат. К вечеру сделаю.
— Тогда пока скажите мне пожалуйста, сколько может стоить извозчик отсюда до Петергофа?
— Три-пять копеек.
— Григорий Федорович, а вы мне пять рублей не разменяете?
— Александр Александрович, зачем вам?
— Мне нужно послать Митю в Петергоф за подарком для мам'a.
— Лакея? На извозчике?
— Мне нужно быстро. Будет нехорошо, если подарок опоздает.
Гогель запустил руку в карман и отсчитал 10 копеек.
— Я буду записывать, — пригрозил Саша.
Позвал лакея и вручил ему деньги.
— Сдачу вернешь! — приказал он.
Перед визитом к мам'a он еще успел повторить в библиотеке подарочную мелодию и к десяти был в матушкиной гостиной. Той самой с цветами сирени на обивке диванов и занавесках.
К императрице уже выстроилась с подарками очередь ближайших родственников. Саша встал в самом конце, надеясь, что, может, еще кого-нибудь пропустит.
Митьки не было.
Очередь шла предательски быстро. Уже Никса вручил мам'a свой супер-пейзаж и удостоился объятий.
Тянуть было больше нельзя.
Куда этот бездельник запропастился?
— Мам'a, позвольте, я сяду за рояль? — спросил Саша.
— Да, конечно.
И Саша начал играть и петь:
Столько разных людей утешала ты. Не смолкают людей голоса. О, Мария! Смешны мои жалобы. Но прекрасны твои небеса. Не умею добраться до истины, Не умею творить чудеса. О, Мария! В огне мои пристани, Но безбрежны твои небеса. Наступает предел всем пристрастиям, Нет ни друга, ни верного пса. О, Мария! Конец моим странствиям Объявляют твои небеса.Последнее четверостишие, у Михаила Щербакова было, конечно, несколько трагичным, но песня на нем не кончалась, и дальше следовало еще более трагичное:
Были поросли бед, стали заросли. Завещание я написал. О, Мария! Грустны мои замыслы, Но грустны и твои небеса.И Саша решил его не петь, а выкрутился так, как обычно и выкручиваются начинающие поэты: поставил первое четверостишие в конце еще раз. Стало, конечно, хуже, чем у Щербакова, зато без неподходящей для именин печали.
— Саша, можешь слова написать? — спросила мам'a. — И ноты.
— Конечно, — кивнул Саша. — Хотя под гитару это звучит гораздо лучше.
— Под гитару? Так ты такое собирался под гитару петь?
— Почему нет? Разве не испанский — лучший язык для того, чтобы говорить с Богом?
— Причем тут испанский…
— Гитара испанская, — улыбнулся Саша.
И начал вставать из-за инструмента.
— Ваше Императорское Высочество! — окликнули его от дверей.
Глава 22
В дверях стоял Митька и держал круглую розовую коробочку.
— Мам'a, это не все, — сказал Саша.
Принял подарок у лакея и, не открывая, с поклоном, вручил императрице.
— Это средство для мытья волос, — пояснил он. — Идея моя, и мне помог один Петергофский аптекарь. Буду очень рад, если вам понравится.
Днем Саша написал аптекарю и попросил рассчитать себестоимость пакетика, чтобы прикинуть, какую цену ставить для покупателей.
Три-то цены надо сделать!
Затраты получались 10–20 копеек (в зависимости от сорта мыла). Дороже местного извозчика. Ничего, не на крестьянок ориентируемся. Платить будут те, для кого и рубль — пшик! Понятно, что дешевый продукт, ориентированный на большую целевую аудиторию, более выгоден. Но наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями. Надо сначала это в моду ввести. Тот редкий случай, когда мода не пофиг.
Тут подошла и раскладка по ценам от Гогеля.
Список Григория Федоровича, в частности, гласил, что оклад штабс-капитана в среднем 55 рублей в месяц. Саша подумал, а не попросить ли выдать эти деньги наличными. Но решил, на всякий случай, не наглеть.
Аптекарь, вроде был честным, а его оценка адекватной. На «50 на 50» он согласился без торговли.
Саша преисполнился радужных надежд на полный захват рынка.
И тогда явился Никса с ответом от Тихобразова.
— Знаешь, сколько он запросил? — поинтересовался брат.
— Сколько?
— Двести рублей серебром.
— Ско-ока-а?!
— Двести. Начал с четырехсот. Потом сказал, что из любви к нашей семье, патриотизма и верноподданнических чувств может половину скинуть.