Царь Шабака или Когда творения предков изъедены червями

Арнольд взял её за руку:

– Ничего, всё хорошо. Не волнуйся.

– Разве это есть в роли?
– проворчала Аделаида Петровна, а Витольд пристально посмотрел на Наденьку и воскликнул: - Да, да, да! Да, именно так, на полутонах ты покажешь любовь и нежность при расставании! Но вместе с тем должно быть чувство нарастающей тревоги: мы подберём нужную музыку и цветом, опять-таки, поиграем, - однако главное зависит от тебя, Наденька. Ты женщина, тебе должно быть понятно, что чувствует женщина, расставаясь с любимым, но тут не просто расставание - ты понимаешь, что можешь потерять его. Женщины тысячи лет провожали мужчин на войну и прочие смертельно опасные дела, но всегда была надежда на возвращение; гораздо хуже, когда мужчина уходит безвозвратно, когда он становится чужим и далёким. Вот это настоящая трагедия для любящей женщины - страшнее войны, прости Господи! Но ты не можешь ничего, ничегошеньки изменить - ты готова отдать ему всю себя до последней капли, но ему это не нужно, он увлёкся чем-то иным, в чём ты занимаешь мало места или не имеешь места вовсе. К чему тебе власть над Египтом, если ты потеряешь из-за этого своего любимого?

– а ты потеряешь его в любом случае, победит он или проиграет, потому что, проиграв, он погибнет, а став фараоном, он уже не будет прежним.

Всё это ты чувствуешь душой и сердцем, но не можешь выразить словами, и потому слова твои жалкие и слабые, они не способны убедить его, они лишь вызывают усмешку. И тогда, чтобы не сердить его, ты начинаешь подыгрывать ему: ты говоришь, что веришь в его предназначение, веришь в победу; ты говоришь, что гордишься им. Ты готова даже подольститься к нему, сказав, что он будет величайшим фараоном.

– А мне, значит, снова быть снисходительным, ощущая своё превосходство?
– спросил Арнольд.

– Для Шабаки это естественно; я уже говорил - он всегда должен ощущать своё превосходство над людьми, поэтому с близкими он снисходителен, с врагами - беспощаден, Но в данном случае он действительно польщён, ведь его любит такая удивительная, красивая, необыкновенная женщина. Он тоже её любит, но отбросит эту любовь, не задумываясь, во имя своей великой цели - во имя огромной безграничной власти, - объяснял Витольд.

– Что же это за любовь?
– прошептала Наденька.

– По-другому он не может, - таким людям, как он, не дано любить по-настоящему!
– воскликнул Витольд.
– Но эту реплику мы сохраним: она будет последней в первом акте - ты останешься на сцене одна и произнесёшь "что же это за любовь?" перед тем, как закроется занавес... Ну, поехали, - весь ваш диалог от начала до конца!..

***

– ...На сегодня всё, - сказал Витольд.
– Конечно, нам ещё работать и работать над первым актом, но я хочу сначала прогнать всю пьесу, а потом уже дожимать в деталях... Завтра репетируем второй акт; вы тоже приходите, - обратился он к Аделаиде Петровне и Соснину-Чусовскому.

– Это зачем? Наши роли закончены, - возразила Аделаида Петровна.

– А затем, что актёр должен каждый день ходить в театр!
– закричал Витольд, побагровев.
– Это его служба, от которой он не имеет права отлынивать! И если он даже не занят в репетиции или спектакле, он всё равно должен быть в театре: смотреть на игру других, репетировать сам с собой, чёрт возьми!

– Давно я не репетировал сам с собой, - вздохнул Соснин-Чусовской.
– Эх, молодость, молодость!..

– К тому же, во втором акте у вас тоже будут роли, - продолжал Витольд.
– Мы введём в пьесу два новых персонажа: нищего странника и весталку, они добавят соли в действие. С автором я договорюсь, - в конце концов, я ставлю спектакль!.. Вообще давно пора вернуться к временам Шекспира, когда автор делал лишь заготовку для пьесы, а актёры потом меняли и добавляли всё, что хотели. Кто лучше знает, что будет смотреться на сцене, - автор, который никогда на ней не выступал, или актёры, для которых сцена - родной дом? Пьесы Шекспира потому так хороши, что он тоже был актёром, и легко менял текст, когда это было нужно... Между прочим, я так же свободно обходился бы с авторами книг, будь я издателем, ведь издатель выпускает сотни и тысячи книг и знает, какой должна быть настоящая книга... Одним словом, если ты отдаёшь своё произведение, чтобы его поставили на сцене или опубликовали, ты должен быть согласен на любые изменения. А если хочешь, чтобы в твоём творении ничего не трогали, делай на свои деньги!

– Правильно, авторов распускать нельзя, - согласился Соснин-Чусовской, - но и перегибать палку не следует. Не забывайте, это больные люди, с ними надо обходиться осторожно.

– У них каждое слово - золотое, каждая запятая - бесценна, - прибавила Аделаида Петровна.

– Я не уверена, что вы договоритесь с автором нашей пьесы.

– Ну, это уже моя забота, - устало проговорил Витольд.
– Завтра жду всех на репетицию.

Второй акт

– ...Так, неплохо, неплохо, - потирая руки, повторял Витольд на следующий день после первого действия второго акта.
– Во время въезда Шабаки в Фивы мы добавим прожекторов и бравурную музыку, и будет совсем хорошо. Второе действие, где Шабака выступает в поход против прежнего фараона Бокхориса и осаждает его дворец, мы пока пропустим, - тут ничего сложного, один военный пыл, - переходим к третьему действию! Шабака возвращается в Фивы, ликование народа больше прежнего, в честь Шабаки слагают гимны, толпа преклоняется перед ним. Далее идёт разговор Шабаки с Харемахетом и Тануатамоном, которые уверяют, что никогда в стране не было такого великого правителя... Битков, Буров, на сцену!.. Арнольд, ты чего смотришь на часы? Куда ты собрался?!

– Нет, никуда! Я здесь!
– поспешно отозвался Арнольд.

– Так мы ему и поверили; опять на телевидение торопится, - громко прошептала Аделаида Петровна.

– Он прав - лови момент! Я тоже рад был бы, чтобы меня разрывали на части, да не нужен никому, - возразил Соснин-Чусовской.
– Всякому овощу своё время.

– Это ты к чему?
– подозрительно покосилась на него Аделаида Петровна.

– Это я о себе, - успокоил он её.

– Садись, Арнольд, - между тем говорил Витольд.
– Ты будешь сидеть на высоченном стуле...

– На троне?
– уточнил Арнольд.

– Нет, на стуле, - повторил Витольд.
– Ваш разговор происходит в домашней обстановке, во внутренних покоях, зачем трон? Здесь доверительная беседа, - во всяком случае, так это выглядит, ибо Шабака не доверяет никому, - он только делает вид, что доверяет.

Битков, Буров, вы должны поддержать эту игру: вы ведёте себя вольно, даже несколько фамильярно, но ни на секунду не забываете, что этот человек может уничтожить вас за малейшее неосторожное слово или просто заподозрив в чём-то. Вы должны показать, что бесконечно преданы ему; вы должны льстить, угождать и угодничать, но всё это так, чтобы не раздражать его. Умных много, он всегда может найти себе и других помощников, но вас он ценит как раз за то, что вы умеете вести себя, как следует...

А ты, Арнольд, ироничен и слегка брезглив с ними, но в то же время ласков, - ты понимаешь, что они подлёхоньки, низки и гадки, но другие ещё хуже. Эти, по крайней мере, действительно преданы тебе, поскольку без тебя им конец.

– Я понял, - ответил Арнольд, тайком снова взглянув на часы.
– Начнём?

– Но мы искренне прославляем Шабаку за сожжение прежнего фараона Бокхориса? Он ведь сжёг Бокхориса живьём, - спросили Битков и Буров.

– Конечно, искренне! Если вы этого не понимаете, вы ещё не вошли в роль!
– вскричал Витольд.
– Какое дело Харемахету и Тануатамону до того, что Шабака сжёг кого-то живьём? Да пусть он сожжёт хоть половину человечества, их это мало заботит! Они думают лишь о себе, исключительно о себе; они без колебаний готовы заплатить тысячами жизней за право сытой и довольной жизни для себя. Поэтому они искренне восхваляют Шабаку - он делает то, о чём они осмеливаются лишь мечтать, он воплощает их тайные желания...

Но всё это вы держите в уме, говорить об этом нельзя, а восхваляете Шабаку вы за любовь к Родине и народу, за ответственность, которую он взял на себя, за тяжёлые, но необходимые решения, которые он принимает. Бокхорис был слаб, он развалил страну, он был разрушителем, поэтому его следовало уничтожить. Да, это было жестоко, но оправдано высшими интересами государства; люди это понимают и одобряют. Очень важно также одобрение с точки зрения религии, поэтому ты, Харемахет, верховный жрец, торжественно изрекаешь, что вот сейчас-то и восстанавливается истинная вера предков, - вера, которая является опорой и надеждой всех наших людей. Ты почти слово в слово повторяешь сказанное в первом акте Каштой, отцом Шабаки, но только без какой-либо философии, - просто, до глупости просто! Помни, чем проще и глупее это прозвучит, тем убедительнее будет.