Царевна-целочка

– Скандально известный писатель-копроед Владимир Пташкин прилюдно совершил со своими дочерями-близняшками несколько извращённых половых сношений, а затем, вместе с ними, свёл счёты с жизнью, прыгнув в канализационный отстойник. Последние его слова были: «Сначала умерла литература, теперь гибнет мир! Я бессмертен, и в следующих воплощениях я опять буду жрать…»

Щёлк.

Красная площадь. Концерт. Молодёжь неистовствует. Пиво, водка, пот и сперма льются рекой.

– И не забудьте: спонсор нашего концерта пиво «Клинское»!! – орёт в микрофон конферансье Пелдис Вельш. – Пусть последним, что вы почувствуете, будет вкус пива «Клинское «Светопреставление»! «Клинское» forever! А теперь единственный и неповторимый, наш богоподобный гуру Лев Львович Расчёскин, с новой, написанной как раз на наш случай песней! Встречайте! Вот он, божественный!

У Расчёскина бакенбарды а ля Пушкин, он по обыкновению обдолбан.

В последний раз я вижу эти сте-е-еепи,В последний раз я вижу Будду на кресте-е-е!В последний раз несуществующее кепиБолтаться будет на моей елде!Я Будда сам. И что вдвойне отрадноОтдашься мне, печальная страна…

Заслышав томно блеющий голос Гуру, зрители ревут от восторга, заглушая кумира.

Щёлк.

– …Гриша Пердун и группа «Песни плюс», Эльвира Базланова и многие другие. «Конец Света на НТВ». Проведите последние минуты с нами. А пока, для разогрева, ансамбль «Педик Кроль». Не кажется ли вам, любезные, что из-за подобных пи***в мы и погибли? Впрочем, какая теперь хуй разница! Илюша Залупенко, аплодис…

Щёлк.

– …ит-парад «Последняя десятка», и с вами в последний раз ваша распроперетраханная Маша Мессалиновская. Проведите оставшиеся часы жизни так, чтобы не было стыдно перед лицом вечности. Лично я собираюсь сегодня трахаться, трахаться и трахаться. И принять смерть с тремя чл…»

Щёлк.

Христос выключил телевизор, оставшись в полной темноте. Отложил пульт. Вздохнул. Откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.

СЕМЕЙНЫЕ ЦЕННОСТИ

– Ну здравствуй, дитя! – проговорила мать церемонно. Она подкрасила с утра брови и губы – совсем слегка.

– Привет, мамуль! – живо отозвался сын. Высокого роста, сухопарый, пожалуй что красивый.

Они чмокнулись в щёчку.

– Наконец-то осенил своим присутствием! – Виктория Сергеевна закрыла входную дверь.

– Мамуль, дел по горло! Едва вырвался! Институт, работа, жена – продохнуть некогда, – Аристий снял кроссовки. На нём были лёгкие светлые хлопчатобумажные брюки и белая футболка без рисунка. – Тапки какие?

– Любые, – сказала мать. – Продохнуть некогда, рассказывай!

– Мам, без пизды – запара страшная! Я давно такого не помню, – оправдывался сын, и, чтобы перевести разговор, заметил: – У вас, я смотрю, тротуары опять меняют?

– А как же! Блядскому Ебланину надо же бабло отмыть! – молвила Виктория Сергеевна с яростью и презрительно. – Каждый год, блять, перекладывают! Каждый, блять!

Аристий усмехнулся.

– Тебе не кажется странным, мам, что мы как бы из интеллигентных семей – а материмся хуже сапожника?

– Времена, нахуй, такие! – развела мать руками, а сын расхохотался.

– Слышал бы тебя дедушка! Профессор Власьев умер бы от эстетического шока!

– Умер и без нашей помощи, – вздохнула Виктория Сергеевна. – И слава Богу! Не дожил до этой хуйни! Он бы сейчас лаялся не хуже нас с тобой.

– Не думаю, – не согласился Аристий. – Он был по-настоящему интеллигентным человеком. До корней волос. Это всё равно как Набоков бы заматерился.

– Ты ещё Лихачёва приплети! – поморщилась мать.

Аристий был единственным ребёнком. Виктория Сергеевна родила в совсем ещё несознательном возрасте, задолго до первого замужества, и можно сказать чудом не отдала сына на воспитание государству – на том, чтобы оставить мальчика, настоял её отец, уже упоминавшийся профессор Власьев. Не прилагая к тому никаких усилий, Виктория Сергеевна прекрасно сохранилась к 38 годам и выглядела старшей сестрой сына.

На кухне Аристий выложил из пакета на стол коробку «Рафаэлло», кусок дорогого пармезана, полбатона «дымовского» сервелата, бутылку аргентинского вина и металлический кувшинчик водки «Danzke».

– А дядя Вася где?

Викторию Сергеевну всю так и перекосило:

– Не называй его так, ради всего святого! Я 150 раз тебя просила! – молвила она с досадой. – Василий, Василий Петрович, Сурдин, просто Вася, наконец!..

– Ну ладно, ладно! – испуганно проговорил сын. – Я забыл, извини!

– Дядя Вася, блять! – с усмешкой потрясла мать головой. – Верх пошлости! Ты же взрослый женатый мужик, Аристий!

– Так Василий где? – быстро произнёс тот.

– На работе, где. Смена у него сегодня.

– А я думал, вместе посидим… Водчонки вон ему хорошей притаранил.

– Обойдётся! Сами выпьем, – фыркнула Виктория Сергеевна. Водку сунула в морозилку, вино поставила в дверцу холодильника. – Я вообще, если честно, не хочу, чтобы ты с ним общался.

– Это почему?! – изумился Аристий.

– По кочану. И по капусте.

– Это не ответ. Уж изволь ответить, мамуля! – сказал сын требовательно.

Мать сняла с крючка разделочную доску и принялась резать сыр.

– Я жду, мама!

– Что ты ко мне пристал, – громко вздохнула та. – Он сноб, мудак и ханжа. Поэтому и не хочу.

– Да ладно тебе, нормальный чел! И уж точно не мудак!

– Неловко мне за него как-то. Кринжую, как вы сейчас выражаетесь.

– На хуя ж ты замуж за него вышла и живёшь с ним?.. – искренне удивился сын.

– Обычная история – сначала кажется интересным чел (мать язвительно выделила это слово интонацией), появляется симпатия, что-то вроде любви даже… а потом всё как обычно, начинаешь видеть истинную суть человека. Мудак, жупел и просто гондон. Как-то так. – Она порезала весь кусок пармезана одинаковыми тонкими ломтиками. – Что живу с ним: сила привычки и леность к переменам. Что расписалась, тут хуйню сваляла непростительную – в третий раз на грабли наступила и нет мне оправдания. Бес попутал.

– И всё равно, как бы там ни было – он хороший человек, – заявил Аристий убеждённо.

– Наверное. Но не снобом, не мудилой, не фарисеем это его не делает.

– С фарисеем – это ты уж совсем загнула, мамуля, – заметил сын.

– Отъебись, дитя, – ответила мать. – Как думаю, так и говорю.

– Хорошо. Отъёбся. Я в душ схожу, пожалуй. Взопрел, как мышь.

– Сходи. Но лучше – отъебался.

– Не факт, что лучше, но хорошо – отъебался. Полотенце дашь?