Царевна Софья и Петр. Драма Софии

Безудержная фантазия автора, как легко видеть, сравнив текст и исторический комментарий, превращала де ла Нёвилля в великого французского дипломата и шпиона. Реальность предстаёт перед нами в донесении маркиза де ла Бетюна во Францию 6 января 1690 г., опубликованном А.С. Лавровым. Она тоже сильно приправлена вымыслом в духе газетных корреспонденции, которые будоражили тогда всю Европу и широко использовались в своих информационных кампаниях правительствами, в том числе России [9] .

9

Если информационные материалы из Москвы печатались немецкими и голландскими изданиями (через наших иностранных представителей) довольно легко, то Франция» тратившая на информационную войну огромные средства, к концу 1680-х оказалась в политической изоляции и не могла рассчитывать на печатные похвалы даже за деньги (Борисов В.В. Дипломатия Людовика XIV, С, 104 и др.).

«Граф Габриэль Ромен и господин де ла Нёвилль, — писал маркиз, — проведя шесть месяцев в Москве, где они были удерживаемы как пленники в течение всех смятений, происходивших в этой стране, были отпущены лишь после сильных настояний, сделанных от имени польского короля во время их освобождения». Слова «смятения» и «пленники» — характерное для рассказов Нёвилля преувеличение. Хлопотать же о выдаче двум лицам, приехавшим в Россию под покровительством Яна III (по его поручению, на службу или поселение), документов для возвращения в Речь Посполитую «от имени польского короля» должен был его постоянный резидент в Москве Юрий Доминик (1687–1694).

Они, продолжает де ла Бетюн, «сообщили, что новый царь решил в своём совете начать войну с Литвой этой весной и что он уже приказал сделать большие приготовления и магазины запасов на границах. Они добавляют, что царь совещался о том, воевать ли ему со Швецией или Польшей, и что его совет принял решение атаковать последнее королевство. Если это окажется верным, то Сейм будет принуждён заключить мир с Портой по меньшей мере на условии уступки Молдавии, и мы удачно воспользуемся этой новостью, чтобы подтолкнуть Речь Посполитую к тому, что мы желаем», т.е. к выходу из Священной лиги.

Мы не знаем, кто таков граф Ромен, игравший в путешествии Нёвилля первую роль (и потому им не упомянутый). Но очевидно, что из массы живых рассказов этих безответственных лиц о «Московии» маркиз выбрал то, что могло бы развлечь и утешить Людовика XIV. Государственный секретарь по иностранным делам маркиз де Торси должен был, при всеобщей в те годы нелюбви к Франции, хоть иногда рассказывать королю обнадеживающие «новости». Даже если они были абсолютно ложными. Россия не собиралась покидать Священную лигу и следила, чтобы этого не сделали другие. Но распространение подобных слухов при дворе Яна III, который был не прочь заключить сепаратный мир с турками и предать союзника, было на руку обоим королям, польскому и французскому.

Нёвиллю очень не понравилась Россия, где авантюриста при дворе не приняли. Но в Европе было много дворов! В «Посвящении» к своим Запискам он уверяет, что ездил затем с поручением Яна III в Ганновер выразить соболезнование герцогу Эрнсту Августу по поводу смерти сына. Разумеется, автор представляет себя тайным агентом Франции в лице маркиза де ла Бетюна, для которого должен был собирать новости.

Такими лицами, приносящими разнообразные слухи и выполняющими мелкие поручения, были обычно незнатные путешественники: купцы, наёмные офицеры и т.п. Статуса это побочное занятие не давало. А Нёвиллю, хоть в издании Записок для французов он и хочет показаться верным и даже романтически тайным слугой Франции, требовался именно статус. В конце концов, он же был француз!

Направившись в 1690 г. в Версаль с соболезнованиями польского короля по случаю смерти французской дофины, наш герой, по его словам, представляясь «посланником», «мог посетить проездом некоторые дворы, при которых меня хорошо знают и всегда оказывали учтивый прием». Скорее всего, Нёвилль и здесь преувеличивает: «посланником» Речи Посполитой к Людовику XIV он быть не мог, зато сопровождать такого посланника, да ещё на свои деньги, мог устроиться. Под прикрытием польского посольства он действительно мог перевозить письма Бетюна, хотя и в таком деле оказался ненадёжен.

Как выяснила не так давно И. де Мадаряга, при возвращении из Версаля в Варшаву Нёвилль забыл в багаже и потерял секретные документы, направленные с ним тайному агенту Франции в Германии Бенуа Бидалю — парижанину, прикидывавшемуся шведским бароном^{61}.

В 1691 г. Нёвилль (неясно, в каком статусе) вновь посетил Францию. Он передал де Торси маловажное, не содержащее обращения и даже не подписанное информационное письмо маркиза Бетюна, «которое я сейчас получил… по тайному каналу», причём уверял, что имеет поручение передать его «в собственные руки». Сопроводительная записка к письму написана кем-то другим и лишь подписана Нёвиллем. Она свидетельствует, что государственный секретарь по иностранным делам Франции авантюриста не принял, сказавшись больным. И клочок бумаги, возможно, просто взятый Нёвиллем со стола де ла Бетюна, был передан де Торси с нарочным.

Произвести впечатление в качестве посланника польского короля во Франции Нёвилль сумел лишь в Германии, причём мы имеем об этом свидетельства только из неофициальных кругов. Лейбниц писал в 1682 г. в Париж, прося своего корреспондента использовать влияние Нёвилля на Яна III для получения покровительства задуманному учёным языковедческому исследованию. Лейбниц, со слов Нёвилля, знал о его «подвигах» и большом влиянии в Варшаве, а также располагал сохранившимся экземпляром рукописи его Записок. В письме немецкого торгового представителя в Париже Лейбницу в 1695 г. сообщалось, что из Польши прибыл «господин де ла Нёвилль», который делает закупки для варшавского двора, причём готов оказывать всяческие услуги также ганноверскому курфюрсту «и его подданным».

По-видимому, немцам Нёвилль старался представиться виконтом и камергером Яна III. Однако в Варшаве его не считали даже простым шляхтичем. В процитированной Лавровым записи дневника Казимира Сар-нецкого от 19 октября 1694 г. приведен любопытный эпизод из жизни варшавского двора.

Король, со слов «своего француза» (как можно было назвать лишь слугу или человека без чина), рассказывал придворным такую историю: «В прошлую субботу ночью чьи-то слуги вытащили из кареты француза господина де Нёвилля и избили палками, причём ему досталось до двухсот ударов». «Кто и за что, — пишет Сарнецкий, — неизвестно. Известно, впрочем, что он рад был поболтать о людях и оговорить их… Большой скромности научили его поляки, которой он, видимо, не смог набраться во Франции».

По обычаям Речи Посполитой шляхтича не имел права избить палками даже магнат: он мог лишь приказать кому-то из свиты его зарубить. В любом случае, рассказывать об этом публично было в высшей степени неприличным. В те годы во Франции дуэли уже шли на убыль, но в Варшаве и Москве дворяне рубились по каждому поводу (царь Фёдор Алексеевич вынужден был фактически снять наказание с победителя дуэли, даже у стен своего дворца) [10] . Получив побои, да ещё столь живо рассказав о них королю Яну III, Нёвилль четко поставил себя на «скромное» место как представитель податных сословий. После этого он, разумеется, не мог получать «шляхетных» заданий, даже в качестве курьера. Зато ему не возбранялась закупка за рубежом разных полезных для варшавского двора вещей, для чего и в Речи Посполитой, и в России тогда использовались частные путешественники и торговцы.

10

В указе от 10 ноября 1680 г. после перечисления обычных санкций против дуэлей «при Государеве дворе, в Кремле, на (Ивановской) площади, или у кого на дворе, или за Кремлем где-нибудь», добавлена статья, фактически снимающая ответственность с победителя в честной дуэли, который объявлялся «обороняющейся» стороной. «А будет кто, — указал царь, — кому раны учинит или кого убьет до смерти боронясь от себя, для того что тот, кого он ранит или убьет, сам его наперед учнет бити, и по розыску скажут про то сторонние люди, и такого никакою казнью не казнить, потому что он то учинил боронясь от себя». См.: Полное собрание законов Российской империи с 1649 г. СПб., 1830. Т. II. № 843. С. 283.

* * *

Итак, мы убедились, что дипломатическим агентом Франции, каким представляет себя в Записках Нёвилль, он не был. Возможно, время от времени этот состоятельный честолюбец, представлявшийся французским дворянином, выполнял отдельные поручения польского короля Яна III Собеского, как дипломатического (в качестве курьера), так и торгового свойства. Хвастун и краснобай, превыше всего ставивший статус, который, в его глазах, давал королевский чин (например, посланника), был вынужден изображать себя на родине лишь тайным агентом Франции.