Царица амазонок

Мы остановились у одной из витрин, чтобы повнимательнее рассмотреть предметы, которые имели при себе погибшие русские, и я поняла, что Марко жалеет их точно так же, как и финнов. Как и римлян, брошенных в Тевтобургскую трясину, этих людей погнали во враждебные незнакомые земли, и сделал это надменный властитель лишь для того, чтобы несчастных солдат разорвали в клочья морозы, которым было наплевать на соседнюю империю.

– Но что именно произошло здесь, в Суомуссалми? – спросил Ник. – Наверное, следовало бы предположить, что Сталин должен был сначала направить свои войска в Хельсинки.

– Он и послал, – ответил Марко. – Он желал захватить все сразу. Хельсинки бомбили даже без официального объявления войны, а после этого Сталин переправил через границу свои самолеты и танки, устроив чудовищную резню. А у нас что было? Только храбрые люди, которые бросались прямо на танки и швыряли «коктейли Молотова» в их люки. – Марко горделиво выпрямился. – Эти «коктейли» придумали мы. Как раз тогда, во время советско-финской войны. Потому и назвали их именем русского министра иностранных дел. – Видимо почувствовав, что слишком отклонился в сторону, Марко сунул руки в карманы своей кожаной куртки и прижал локти к бокам, прежде чем продолжить. – Здесь, в Суомуссалми, шла в основном партизанская война. Многие из наших ветеранов отказываются вспоминать об этом даже теперь. Они просто говорят, что делали ужасные вещи. – Марко как будто растер нечто на полу носком ботинка, как окурок. – Две русские дивизии пересекли границу прямо здесь, к востоку от Суомуссалми, на Рааттеенской дороге. У них было множество танков и полевых орудий, так что им пришлось остановиться и вытянуться на дороге в одну длинную линию, потому что вода в моторах замерзла. А финны подкрались к ним на лыжах, в камуфляже. Русские были легкой добычей. Тысячи тел, застывших как статуи, километр за километром вдоль Рааттеенской дороги…

Когда мы наконец добрались до уютного кафе и принялись за кофе и печенье, Марко продолжил рассказ, говоря, что даже теперь мало кто желает поселиться поблизости от Рааттеенской дороги. В том лесу водятся волки и медведи, но что куда страшнее – там захоронены тысячи русских солдат, в ямах по маршруту страшной бойни. Сталин же, в свойственной ему манере, просто отказался признать поражение; не пожелав забрать тела своих погибших солдат на родину, он предоставил финнам хоронить тех, кто был послан, чтобы их уничтожить. Некоторые из могил отмечены, но большинство – нет. Если верить Марко, то каждая рощица особо пышных берез среди косматых елей – знак массового захоронения; сама природа воздвигла собственный мемориал в память жизней, оборвавшихся в этих дремучих лесах.

– Наверное, – заговорила я после довольно долгого молчания, – вам никогда и слышать не приходилось о некой женщине по имени Вабу Руси?

Марко немножко подумал:

– Нет. Но Аарне может знать.

Он встал и направился к мужчине в инвалидном кресле, чтобы переговорить с ним.

Я и сама не осознавала, насколько горю нетерпением, пока не увидела, как старик в кресле вдруг оживился, выпрямился и быстро заговорил в ответ на вопрос. А потом Марко повел всех нас в некую комнату с архивными шкафами и проекционным аппаратом для слайдов.

Тихо переговариваясь на финском, мужчины принялись рыться в ящиках, наполненных слайдами, пока наконец Аарне не достал какую-то узкую коробку, проверил надпись на этикетке и серьезно кивнул.

Включив проектор, Марко объяснил, что Вабу Руси была своего рода Лоттой военного времени – одной из многих женщин-добровольцев, помогавших финским солдатам из-за линии фронта.

– Аарне говорит, что Вабу была прекрасной медсестрой и что она всегда помогала при ампутациях. Молодым мужчинам нравилось, – нахмурился Марко, – смотреть на ее милое лицо вместо хирурга… Ну, вы понимаете. – Он грустно покачал головой. – Но ее история трагична. Муж Вабу погиб в этой войне, а она вместе с маленькой дочерью попала в плен к русским партизанам… Ну, по крайней мере, Аарне так думает. И, как и многих других финских матерей и детей, их больше никто никогда не видел. Но давайте посмотрим.

Марко вставил в проектор первый слайд, и мы увидели на экране старую черно-белую фотографию группы женщин, стоявших перед каким-то зданием; все они были в форме медсестер.

Аарне наклонился вперед, всматриваясь в каждое из лиц, потом покачал головой. Только когда Марко вставил в проектор четвертый слайд – еще один снимок улыбающихся медсестер, – Аарне наконец кивнул и с волнением показал на некую молодую женщину, сидевшую на длинной скамье в первом ряду.

– Вот! – сказал Марко. – Это Вабу Руси. Она была единственным ребенком, говорит Аарне. И это ужасно плохо, потому что все молодые люди хотели бы жениться на ее сестрах.

Я подошла как можно ближе к зернистому изображению, всматриваясь в милое улыбчивое лицо. Было просто невозможно не ощутить своего рода связь с Вабу Руси после того, что мы узнали о ее жизни, но я не была уверена, говорил ли набухший в моем горле ком об обычном сочувствии. Была ли эта женщина в чем-то похожа на мою бабушку? Трудно было сказать. Я ведь даже не помнила, чтобы видела бабулю улыбающейся.

– А ее дочь? – спросила я мужчин, прикрывая ладонью глаза от луча проектора. – Наверное, ее фотографии у вас нет?

Марко с сожалением покачал головой:

– Она была слишком молода, когда они пропали. Аарне даже имени ее не помнит.

Я видела, что ему очень хочется узнать, почему все это имеет такое большое значение для меня, но вежливость не позволяла ему проявлять любопытство. Наверное, подумала я, долгая жизнь в окружении ветеранов советско-финской войны давным-давно научила Марко не задавать вопросов.

Когда мы вышли из музея, солнце уже исчезло за горизонтом, а воздух похолодел настолько, что меня пробрало его дыханием до мозга костей. Идя к машине рядом с Ником, я невольно сомневалась в том, что сумею когда-либо отогреться снова. И дело было не только в разочаровании от открытия, что бедняжка Вабу Руси ничем не смогла помочь в разгадке тайны моей бабули; суть была в том, что все это место погружало меня в глубочайшую печаль. Мне не терпелось покинуть эту промерзшую пустыню, населенную тысячами бездомных призраков.

– Здесь мы ничего полезного о Вабу не узнали, – сказала я, засовывая руки глубоко в карманы в поисках ключей от машины. – И куда дальше? В городской архив?

Но Ник почему-то молчал, то и дело поглядывая на другую сторону дороги, на какой-то мотоцикл и его седока, пристроившихся в тени между двумя уличными фонарями.

– Это, – сказал он наконец, – мотоцикл фирмы «Керни энд Трекер Марвин». Они только что выиграли ралли в Дакаре. В очередной раз. – Видимо сообразив, что я ожидаю каких-то пояснений, Ник добавил: – Я видел такой сегодня утром, когда мы заходили в магазин одежды. Могу поспорить, это тот же самый. Немногим захотелось бы кататься на мотоцикле в такую погоду.

Как только Ник это сказал, мотоцикл сорвался с места и исчез в темноте, умчавшись в сторону русской границы.

– Резник? – спросила я, снова охваченная холодом, на этот раз от страха.

– Не думаю. – Ник все еще смотрел в черную пустоту Рааттеенской дороги, и на его подбородке дергался маленький мускул. – Но я совершенно уверен в том, что за нами наблюдают.

Когда мы вернулись в гостиницу, я затащила Ника с собой под душ, отчаянно желая обладать им хоть какое-то время. Мы пока еще не решили, уехать или задержаться здесь, но я знала, что Камаля аль-Акраба вскоре снова поманит вдаль зов сирен, не говоря уж о велениях того безжалостного родителя-циклопа, который управлял его жизнью.

– Изысканная, редкостная богиня, – сказал Ник, входя в ванную комнату. – Но мы ведь оба знаем, что случается со смертными, которые видят, как купается Диана.

– Да. – Я втащила его под поток горячей воды, желая насладиться его совершенством и забыть о несовершенном мире вокруг нас. – Но я обещаю, что ты хотя бы об этом не пожалеешь.

– Я такого и вообразить никогда не мог, – пробормотал Ник, крепко прижимая меня к себе, – что я окажусь вовлеченным в hieros gamos в Финляндии, в ноябре…