Царица амазонок

– Это и есть?.. – Ник наклонился вперед на своем сиденье, и на его лице отразилось недоверие. – А где могучая изгородь для защиты от хищников и ров с пираньями? Могу я посмотреть еще раз на карту?

Но, судя по карте, никаких ошибок не было; мы приехали, куда надо.

– Ну понятно же, что это просто какой-то случайный дом, избранный для встреч, – сказала я, надеясь, что мое разочарование не слишком заметно. – Они бы ни за что не выдали нам местоположение своего настоящего штаба.

Выйдя из машины, я направилась к дому. Парадное крыльцо потрескалось за десятилетия безжалостных зим, а бронзовый дверной молоток в форме конской подковы своим зеленым налетом выдавал солидный возраст. Что же происходило в этом обветшалом здании, думала я. Был ли он предназначен для того, чтобы встречать и приветствовать людей… или для того, чтобы прощаться с ними? Как только Ник догнал меня, поднявшись по ступеням, я отогнала сомнения и решительно постучала в дверь, давая понять, что вне зависимости ни от чего я отвечаю за свои действия.

Некоторое время мы молча ждали. Когда же дверь наконец распахнулась, все мои сомнения улетучились, как будто их никогда и не бывало, потому что свет, лившийся из дома, был теплым и обильным, а женщина, вышедшая нам навстречу, излучала лишь покой и добрые намерения, и ничего больше. Высокая и подтянутая, она была одета в джинсы и пушистый свитер с изображением северного оленя, а ее седые волосы были собраны в тугой хвостик. При первом взгляде на ее открытое, милое лицо можно было подумать, что этой женщине около шестидесяти, но ощущение узловатых пальцев при рукопожатии заставило меня предположить, что она много старше, чем выглядит.

– Наконец-то! – воскликнула она с финским, как я уже понимала, акцентом. – Входите, входите. И извините, что дом выглядит так… Здешние зимы весьма суровы.

Она провела нас по широкому коридору к дугообразной лестнице на второй этаж. Несколько антикварных предметов обстановки и большое живописное полотно, на котором изображались пасущиеся коровы, заставляли предположить, что мы пришли в дом какой-то образованной семьи. И тем не менее что-то подсказывало мне, что все это простая показуха.

– Вы и есть Вабу Руси? – спросил Ник, расстегивая молнию своей лыжной куртки.

Женщина улыбнулась:

– Нет, мое имя – Отрера. – Она взяла наши куртки и повесила их на бронзовые крючки на стене, рядом с оружейной стойкой, в которой красовались шесть винтовок. – Медведи, волки, росомахи, – сказала она в ответ на наш невысказанный вопрос. – Даже когда я выношу мусор, то беру с собой дробовик. Или вот это. – Хозяйка выдернула из стойки для зонтиков заржавевшую рапиру. – Росомахи знают, что эта штука очень неприятна, когда ею тычут в нос. Но идемте…

Она сунула рапиру на прежнее место и направилась впереди нас в гостиную с высоким потолком и древней трехъярусной дровяной печью в дальнем конце.

– Надо согреться.

Мы вошли в эту большую комнату, и группа девочек-подростков мгновенно поднялась со своих мест и бесшумно исчезла за другой дверью. Девочки были одеты в спортивные штаны и футболки с длинными рукавами. Судя по потрепанным учебникам и пеналам для карандашей, которые они держали в руках, можно было подумать, что это подружки, собравшиеся позаниматься в чьем-то доме. Через мгновение мы уже слышали, как они громко переговариваются между собой, уходя куда-то вглубь дома. Книга, забытая на одном из стульев, выдала причину их встречи; это был учебник русского языка отнюдь не для начинающих.

Несмотря на солидные размеры, гостиная производила впечатление помещения, которое использовалось строго в определенных целях; все окна были закрыты ставнями, а обстановку составляли одни лишь стулья самых разнообразных фасонов. Одни имели мягкие бархатные сиденья, у других были прямые жесткие спинки, и еще здесь стояло множество простых табуретов; но все они смотрели на большую карту мира на стене и стеклянную школьную доску рядом с ней.

– Садитесь! – настойчиво предложила Отрера, быстро стирая с доски разноцветные надписи.

Потом она схватила стул и села на него верхом, небрежно опустив руки на спинку. Я невольно восхитилась ее физической уверенностью и ощутила легкий всплеск надежды. Может, и моя бабуля старилась так же не спеша, как Отрера? И если она действительно до сих пор была жива, не могла ли она находиться здесь, в этом самом доме, ожидая подходящего момента, чтобы выйти и поприветствовать меня?

И как раз в этот момент я услышала, как что-то приближается к дому с протяжным ревом и останавливается прямо перед ним. Посмотрев на Ника, я поняла, что и он тоже это слышал. Мотоцикл.

Глядя на дверь, ведущую в коридор, я нервно ожидала, кто же в нее войдет. Но никто не появился. До нас донеслись лишь тяжелые шаги на лестнице, шум взволнованных голосов, а потом хлопнула какая-то дверь.

Сколько же народу было в доме? Мне хотелось это узнать. И кем они были, эти люди? Пока что я не видела никого, кто совпадал бы с моими представлениями об амазонках, да и сам дом не производил впечатления места постоянных встреч, не говоря уж о том, чтобы выглядеть как штаб, достойный могущественной международной организации. Посмотрев на Отреру, я увидела, что она пристально и задумчиво смотрит на Ника, но наконец она заговорила:

– У вас есть какие-то вопросы ко мне.

– Вопросов у меня множество. – Ник наклонился вперед, чтобы опереться локтями о колени. – Полагаю, это именно вы заманили нас сюда.

Губы Отреры слегка дернулись – то ли весело, то ли нервно.

– Позвольте мне начать с той женщины, от чьего имени вам было послано приглашение, – сказала она. – Как вы узнали в музее «Рааттеен Портти», Вабу Руси и ее маленькая дочь Энки были среди тех, кого захватили в качестве заложников русские партизаны в отместку за поражение Сталина в Суомуссалми. По большей части партизаны просто убивали гражданских – женщин, детей, стариков, – но Вабу и Энки были посажены в грузовик и отвезены в Россию, где их отправили с лагерь пленных, который назывался Кинтисмяки. Я тоже там была, и моя сестра Тююне. Наш отец погиб на войне, а нашу мать убили, когда захватили в плен нас с сестрой. – Отрера сдула с рукава своего свитера какую-то пушинку и смотрела, как та падает на пол, прежде чем продолжить намного тише. – Малышка Энки, дочка Вабу, умерла в том лагере. Она по-настоящему не ела много недель, как и все мы, и мать уже не в силах была согревать ее. Когда пришли два охранника, чтобы унести тело, Вабу убила одного из них кухонным ножом…

Я была настолько потрясена сдержанным рассказом Отреры, что с трудом могла верить, что и она тоже была там. И снова нечто в ее манерах напомнило мне бабулю, которая точно так же умела говорить о самых ужасных вещах со сверхъестественной отстраненностью, будто слова были просто какими-то инструментами, утварью, которую используют по мере необходимости…

– Из-за этого в лагере начались большие беспорядки, – продолжила Отрера. – Бунт. И во время этого сражения Вабу собрала некоторых из нас – девушек, у которых не было родителей, – и в суматохе сумела вывести нас через дыру в изгороди. Мы шли целый день и целую ночь, а к утру у нас уже просто не осталось сил. Нам хотелось только спать, и Вабу не могла заставить нас идти дальше. Но нам повезло. Какой-то русский лесоруб увидел, как мы лежим в снегу у дороги, подобрал нас и отвез к себе домой. Он и его семья отогрели нас, дали нам теплую одежду и немного еды, а когда мы достаточно окрепли, они сумели отвести нас обратно через границу. – В этот момент Отрера вздохнула, и только теперь, услышав этот тяжелый судорожный вздох, я начала понимать всю силу ее самообладания. – Мне тогда было всего восемь лет, – пояснила Отрера, взяв себя в руки. – Но я отлично все помню. Я помню, что Вабу не хотела возвращаться в свой прежний дом, потому что знала: партизаны сожгли его. На самом деле здесь, в Суомуссалми, все было так переполнено страхом, что многие люди сбежали отсюда. И в какой бы из домов мы ни заходили, мы видели либо разруху, либо чужих людей, обосновавшихся в нем. Это выглядело как конец света. Моя сестра Тююне ничего не понимала. «Почему мы не можем вернуться домой? – спрашивала она. – Что те люди сделали с мамочкой?» – Отрера замолчала и некоторое время сидела, закрыв глаза, как будто рассказ совершенно лишил ее сил. Но когда я уже подумала, что остаток истории она решила отложить на потом, Отрера снова посмотрела на нас, и в ее глазах вспыхнула новая сила. – Но чего я совершенно не понимала, – продолжила она, – так это того, что все это время Вабу кого-то искала: женщину, с которой она встретилась в госпитале во время советско-финской войны, сразу после смерти ее мужа. Эта женщина, скрипачка по профессии, говорила Вабу, что если та хочет начать все сначала, то она и малышка Энки могут присоединиться к ее бродячему цирку, который в тот год зимовал рядом с Аммансаари. – Как будто ощутив наше недоумение, Отрера поспешила добавить: – Я понимаю, это звучит довольно странно, но Вабу больше некуда было идти. После того как она потеряла всех любимых, она взяла на себя ответственность за семерых сирот: меня, Тююне и еще пятерых девочек. А та скрипачка говорила ей, что цирк принимает молодых женщин, которым некуда деваться, и учит их не только акробатике… В цирке их учат тому, как существовать в этом мире, не становясь зависимым от кого-либо. Ох, и в самом деле, когда мы нашли этот цирк, он оказался настоящим раем! – Отрера наконец улыбнулась, наслаждаясь воспоминанием о крошечной радостной части прошлого. – Лошади, музыка, костюмы… Это была настолько другая жизнь, настолько экзотическая для юной девочки вроде меня… Акробаты, работавшие на трапециях, умели выделывать такие невероятные вещи! А человек-змея? Я помню, как наблюдала за всеми ними и пыталась понять, как можно добиться такого от собственного тела? И конечно… – Она бросила на нас заговорщицкий взгляд. – Конечно, все они были женщинами!