Царство небесное силою берется

Учитель наклонился к нему и сказал сквозь зубы:

— Я устоял против него самого, вот что я сделал. А что сделал ты? Может, ты и выбрал самый быстрый способ от него избавиться, но, чтобы по-настоящему пойти против его воли, этого никак не достаточно. Ты действительно уверен, — спросил он, — ты уверен, что действительно справился с ним? Сомневаюсь. Сдается мне, что он и сейчас держит тебя, словно цепями прикованным. И еще мне сдается, что ты не сможешь освободиться от него без моей помощи. И что у тебя есть проблемы, с которыми самому тебе справиться не под силу.

Мальчик нахмурился и промолчал.

Яркий свет ударил Рейберу в глаза. Он понял, что переоценил свои силы и на целый день его не хватит. Но его словно кто-то подталкивал в спину и заставлял продолжать этот разговор.

— Ну, и каково тебе снова оказаться за городом? — проворчал он. — Напоминает Паудерхед?

— Я приехал порыбачить, — сварливо сказал мальчик.

«Чтоб тебя черти взяли, — подумал дядя. — Я просто пытаюсь сделать так, чтобы ты не вырос полным уродом». Вода горела отраженным солнечным светом; удочку он забросил, даже не наживив. На него нашло совершенно безумное желание говорить о старике.

— Помню, в первый раз, когда я его увидел, — сказал он, — мне было лет шесть или семь. Я играл во дворе, и вдруг что-то встало между мной и солнцем. Я посмотрел вверх и увидел его, увидел эти сумасшедшие рыбьи буркала. Знаешь, что он сказал мне — семилетнему ребенку? — Учитель попытался сымитировать голос старика: — «Послушай, мальчик, — сказал он, — Господь наш Иисус Христос велел мне найти тебя. Ты должен принять второе рождение». — Он рассмеялся и свирепо уставился на Таруотера. Его глаза были похожи на два волдыря. — Иисус Христос так переживал за мое благополучие, что послал ко мне личного полномочного представителя. Так в чем же беда? А беда была в том, что я ему поверил. И это длилось пять или шесть лет. Кроме этой веры, у меня ничего не было. Я служил Господу нашему Иисусу. Я думал, что родился заново и теперь все пойдет по-другому или уже идет по-другому, ибо Господь наш Иисус лично во мне заинтересован.

Таруотер пошевелился. Он слушал учителя как будто сквозь стену.

— Все дело было в этих его глазах, — сказал Рейбер. — Взгляд сумасшедшего детей просто завораживает. Взрослый человек может устоять. Ребенок — нет. Проклятие детей в том, что они всему верят.

До мальчика вдруг словно дошло, о чем речь.

— Есть такие, что и не верят. Учитель хитро улыбнулся.

— А есть такие, которым кажется, что они не верят,— сказал он и почувствовал, что снова может полностью владеть собой. — Выкинуть это из головы не так легко, как тебе кажется. Знаешь ли ты, к примеру, что некая часть твоего разума постоянно работает, а ты об этом даже не подозреваешь? И что она управляет твоим поведением, а ты об этом не имеешь ни малейшего представления?

Таруотер оглянулся, как будто в бесплодных поисках способа выбраться из лодки и смыться.

— Думаю, что по большому счету с головой у тебя все в порядке, — сказал дядя. — И ты прекрасно понимаешь то, что тебе говорят.

— Я не в школу на урок пришел, — грубо сказал мальчик. — Я приехал порыбачить. Мне плевать, что там делает мой другой ум. Я знаю, о чем я думаю, когда делаю дело, и если я готов что-то сделать, я времени на то, чтоб говорить слова, не трачу. Я просто иду и делаю. — В его голосе звучала приглушенная ярость. Он начал понимать, что слишком много съел за завтраком. Еда, как свинцовая колонна, давила ему на желудок, а голод, который она всего лишь растревожила, выталкивал ее обратно.

Учитель секунду смотрел на него, а потом сказал:

— Как бы то ни было, если бы речь шла только о крещении, старик мог бы себя не утруждать. Я уже был крещен. Моя мать так и не смогла встать выше той среды, где была воспитана, и сама сделала это. Но последствия того, что со мной это сделали еще раз, в семилетнем возрасте, оказались воистину ужасными. Это новое крещение оставило шрам, который долго не затягивался.

Мальчик вдруг резко поднял глаза, словно кто-то дернул вверх удочку.

— А этот, там, — сказал он и мотнул головой в сторону пристани, — его еще не крестили?

— Нет,— сказал Рейбер и пристально посмотрел на мальчика.

Он подумал, что если бы смог сейчас подобрать нужные слова, то сумел бы помочь ему, преподать урок и не причинить при этом боли.

— Чтобы утопить его, у меня, может, кишка и тонка. Зато у меня хватило сил не уронить свое собственное достоинство и не совершать над ним никаких дурацких обрядов. У меня хватило сил не стать жертвой суеверия. Он — это он, и нет такого мира, в который ему следовало бы рождаться заново. Моя сила, — закончил он, — не в кишках, а в голове.

Мальчик сидел и смотрел на него, и глаза у него затягивались мутной пленкой тошноты.

— Величие человека в том, — продолжал дядя, — что он может сказать: я рожден лишь раз. Мой удел в этой жизни в том, что я сам могу сделать для себя и своих близких, и этим уделом я вполне доволен. Этого достаточно, чтобы быть человеком. — Голос учителя еле слышно звякнул. Он внимательно посмотрел на мальчика, пытаясь понять, удалось ли ему затронуть хоть какую-то чувствительную струну.

Лицо Таруотера абсолютно ничего не выражало. Он повернулся и посмотрел на деревья, которые ровным строем росли вокруг озера. Казалось, что он смотрит в пустоту.

Рейбер снова умолк, но смог выдержать лишь несколько минут. Он докурил сигарету и зажег новую. Потом он решил, что навязчивые идеи надо пока оставить в покое и поговорить о чем-нибудь другом.

— А знаешь, чем мы займемся недельки через две? — спросил он тоном едва ли не дружеским. — Полетаем на самолете. Хочешь?

Он уже давно вынашивал эту идею, но держал ее про запас, как козырь в рукаве. Ему казалось, что чудеснее этого и придумать ничего невозможно и что такая волшебная возможность уж точно вытряхнет из оцепенения даже самого замкнутого мальчишку.

Ответа не последовало. Глаза у мальчика были как стеклянные.

— Полет есть величайшее достижение человеческой инженерной мысли, — сказал Рейбер раздраженно. — Неужели воображение у тебя настолько бедное, что даже мысль о возможности подняться над землей тебя не возбуждает? Если так, то, боюсь, с тобой что-то неладно.

— Я уже летал, — сказал Таруотер, подавив отрыжку. Он был полностью сосредоточен на тошноте, которая усиливалась с каждой минутой.

— Как это? Где ты мог летать? — сердито спросил дядя.

— Мы с ним раз на ярмарке доллар отвалили, чтобы прокатиться, — сказал он. — Дома были — как спичечные коробки, а людей вообще не видно — как микробы. Все эти самолеты гроша ломаного не стоят. Канюк, вон, и тот летает.

Учитель схватился за борта лодки и резко подался вперед.

— Он тебе всю жизнь испортил, — хрипло сказал он. — Ты вырастешь полным уродом, если не пустишь меня, не позволишь тебе помочь. Ты до сих пор веришь в тот вздор, которому он тебя научил. Он внушил тебе ложное чувство вины. Я тебя насквозь вижу.