Царство. 1951 – 1954

— И это вам известно! — с благоговением перекрестилась помощница.

— Летом боль отпускает, а осенью становится нестерпимой. Скажи, пусть терпит, тут ей никто не поможет, к докторам ходить бестолку. И сама я страдаю немилосердно, — взмахнув своими крохотными ручонками, продолжала женщина-инвалид. — Помолюсь за нее, рабу божью Татьяну, и ей передай — пусть молится!

Марфа стала усиленно креститься:

— Помилуй нас, Господи! Помилуй нас! Многомилостивый и Всемилостивый Боже наш, Иисусе Христе, ради любви сошедший во спасение человеческих душ, заступись!

И Надя с усердием крестилась.

— Господь человека постоянно спасает, да только люди у нас, прости меня, грешную, слабые, от соблазнов, как дерево от ветра, прогибаются. Оттого Господь и болезни насылает, чтобы, преодолевая страдания, человек лучше становился, оттаивал, чтоб не огрубели вконец души, чтобы, глядя на мученья великие, мы делались лучше! — выговаривала молитвеница. — В немощи сила духовная крепнет! Еще неизвестно, у кого силы больше, у здорового человека или у болезного. Мне многие сочувствуют, смотри, говорят, какая калека-уродица, видать, крепко страдает! А я не страдаю, я всей душою радуюсь, каждой частичкой бренного тела к Господу тянусь, потому что любовь к Господу всякое зло истребляет и исцеляет! Одна великая любовь у меня на душе цветет! Любовь и Свет! Грешны мы, милая, сильно грешны, вот и страдаем за паденье человеческое! — заключила Марфа.

— Ты-то, матушка, тут причем? Ты-то никого в жизни не обидела!

— Так дано. И сестричку твою болезнью отметили, знай, терпи и молись! Спаситель ради нас смерть принял, — изрекла старица. — Пусть Танюша твоя прилежней молится.

— Ругают, матушка, сегодня за веру православную, но Таня втихаря иконки целует.

— Молиться и про себя можно, боженька нас за руку ведет! — отозвалась пророчица. — Сестренке твоей жить долго. Всегда она при памяти будет, хоть с болью, но на своих ногах. Ребятишек выучит, внуков доведется понянчить, да только супруг у нее пропащий, уж больно пьющий.

— Отчаянно пьющий! — подтвердила работница.

— А с ножками, пусть и с больными, проживет! Так и передай.

— Передам.

— Вот мы и потолковали про Таню твою. Теперь она может ко мне не спешить.

— Все равно придет!

— Ну, пусть, пусть!

— Вы что же, про каждого знаете?

— Ничего я, милая, не знаю, слушаю просто.

— Что же такое слушаете?

— Ответы.

— Кто же говорит их? Я ничего не слышу!

— Захочешь — услышишь! Знак будет.

— Никто мне знака не подает.

— Придет время — и откроется! Попои меня, что ль, чайком!

За разговором Надя почистила картошку, поставила на плиту воду и накипятила чайник.

— Сейчас, матушка испьем! — отозвалась женщина. — У меня еще и прянички есть!

Печь разгорелась, железная труба уютно завыла, тепло расползлось по комнатке.

— Отец-то Василий, про нас не забыл?

— Навестить обещался.

— Заскучали по нем!

— Угостим его сегодня на славу: и пряничками, и картошечкой, а то все он балует, — подавая чай, скороговоркой выдала Надя.

Поставив варить картошку, она добавила к ней жирные головы сельди. Засаливали селедку в пряном рассоле. Рыба придавала картофелю пикантный аромат. Надя раздобыла где-то сливочного масла.

— Настоящий пир получается! — ощущая невероятные запахи, выговорила Марфа.

— Гуляем, матушка, гуляем! — довольно улыбалась помощница. — Позволено ведь, поста нет.

— С молитвою невелик грех! — отозвалась Марфа.

Повернув голову в сторону плиты, она словно пыталась разглядеть своими невидящими глазами хлопоты: как Надя бережно чистит картофель, любуется на жирные, истекающие терпкой вкусностью головы сельдей, круто заваривает чай. На Пасху появилась у них литровая банка меда, медок тот мигом скушали, а сегодня вот — прянички! За комнатку, где ютилась Марфа, Надя отдавала треть собственной санитарской зарплаты. В родильном доме она работала акушеркой.

— Радуюсь я за тебя, родимая, — проговорила Марфа. — Каждый день ты новую жизнь встречаешь, с великим чудом соприкасаешься, с чудом рождения!

— И верно, рождение — чудо! — соглашалась Надя.

Сегодня у нее не получилось заплатить за марфину комнату, купила племяннику, которого после успешной сдачи экзаменов зачислили в горный институт брюки. А то что же получится — парень пойдет на занятия в обносках? Теперь женщина мучилась, как ей идти к злобливой марфиной хозяйке? В прошлый раз за опоздание в оплате жилплощади пришлось отдать бутыль молока и баночку смородинного варенья, а сейчас что нести?

— В отъезде наша хозяюшка, — нюхая аппетитные запахи, выговорила Марфа, — через недельку появится.

— И это известно! — изумилась Надежда.

Марфа пожала плечами.

— Скорей бы отец Василий нас ближе к себе перетянул! — вздохнула помощница.

Из-за дождей и серой промозглости вторую неделю не выносили Марфушку на прогулку. Сколько можно дождям идти, лето закончилось, а дожди льют и льют! В ближайшее воскресенье надеялись погреться на солнышке, подышать свежим воздухом, по приметам погода должна быть теплая, и обязательно — в храм! От того, что Марфа вторую неделю не появлялась в церкви, прихожане забеспокоились, ведь почти у каждого был к ней вопрос, многим помощь ее требовалась. Марфа никому не отказывала: помогла советом, заступилась молитвою. Со всей Москвы, с ближайших деревушек и с окрестных городков устремились в Коломну люди.

11 сентября, суббота

Две недели шли проливные дожди: и ночью, и днем, и с утра, и вечером. Промозгло, зябко, листья пожелтели, попадали, полуголые, разграбленные ранней непогодой деревья казались унылыми, замученными, да и река стала иной, совсем не летней, без веселых бликов, всплесков, стрекоз и ласточек, она недвижно лежала меж берегов темной широкой полосой. Воды ее точно остановились, стали тягучими, тяжелыми и, наконец, застыли в преддверии долгой зимы. Сырой ветер липко дышал в лицо.

По крутой деревянной лестнице, Никита Сергеевич и Анастас Иванович спускались к скучному берегу. Приходилось предусмотрительно держаться за перила, чтобы, поскользнувшись, не потерять равновесия и не грохнуться вниз.

— Осень! — пробормотал Хрущев и поежился. — Рано в этом году осень пришла.

— Рано, — придерживаясь за поручни, согласился Микоян. — Но еще не холодно, просто дождь зелень задушил, все промокло, пожелтело. Вон, смотри, небо светлеет. Может, порадует сентябрь напоследок?

— Кто его знает! — обозревая даль, отозвался Никита Сергеевич и, наконец, ступил с деревянной лестницы на землю.

За долгие, однообразно серые недели утро впервые выдалось без дождя. Из-за нескончаемых осадков лужи не имели берегов, сырость проникла повсюду, казалось мир, стал маленьким островом среди безбрежных вод и умещается лишь на крошечном пятачке суши, который вот-вот уйдет из-под ног. Эти дни ходили в сапогах, непромокаемых ботах, плащах, с зонтами. Зато сегодня солнышко показалось, прогнало хмарь, омолодило день, тронуло ясной синевой небо, подсушило переполненные мутными раздумьями лужи, но вид вокруг все еще оставался унылый — долгая непогодь окрасила сочные летние краски в немилосердные тона осени.