Царство. 1951 – 1954

Но ни Оксана, ни законная супруга не могли помешать шустрому директору проказничать. В запасе у него оставалась узенькая комнатка в административном здании, смежная с его кабинетом, и две служебных квартиры — одна в Жуковке, а другая в Одинцово. Вот там Михаил Аркадьевич и отличался. В конце концов с Оксаной директор расстался, предварительно сделав ей однушку в Тушино. Было за что девке страдать. Недолго думая, она вышла замуж за инженера водоканала и сбежала из цековского поселка, зато сейчас в поле зрения образовалась Анечка Залетаева, высокая, с удивительными карими глазами, фигуристая и совсем молоденькая, ей только-только исполнилось девятнадцать. Взглянув на нее, директор прямо обомлел! Сначала он опасался, не найдутся ли у Ани важные покровители, обслуга хрущевской дачи талдычила о подполковнике Букине.

«Непохоже! — размышлял директор, — ничего особо доверительного, ни указаний, ни просьб, мол, присмотри, ежели что — сразу звони! — Букин не высказывал. Попросил лишь, чтоб зарплату назначили повыше, и точка. А значит, дело прошлое у них с начальником хрущевской охраны».

Но спешить Михаил Аркадьевич предусмотрительно не стал, понимал, что можно на неприятности напороться, поэтому занимался исключительно любованием и, как опытный ловелас, выжидал: может, кто поважней Букина проявится. Но, нет — тишина!

— Прекрасненько! — тряс остатками рыжих кучеряшек сорокалетний директор.

Семь лет он руководил хозяйством и был тут, что называется, как рыба в воде. Кому положено, вернее, тому, кто поважнее и мебель новую поставит, и холодильник вместительный подвезет, и последнюю модель телевизора установит, и радиолу громоздкую немецкую грузчики с осторожностью в гостиную занесут, расстелют по комнатам мягкие ковры с затейливыми рисунками, от которых надо было хоть как-то разгрузить забитый трофейным барахлом склад, и люстры нарядные, протерев массивный хрусталь, вывесят. Кто поважней — тому и сестру-хозяйку посмекалистей, и повара по проворней.

Безошибочно Михаил Аркадьевич в иерархии ориентировался. В дни рождения самых значимых людей обязательно являлся с цветами, с чувственными поздравлениями, которые заучивал наизусть и неоднократно репетировал стоя перед зеркалом, чтобы выражение лица было искреннее, разученные фразы произносились душевно, естественно, даже чувственную дрожь в голосе вырабатывал! В усовской столовой для виновника торжества обязательно выпекали торт, директор лично следил, как на нем выкладывали кремовые розочки, чертили разноцветными вареньями и заварными сливками торжественную надпись. Он знал наперечет дни рождения всех проживающих в дачном поселке, их детей и внуков, а уж жен — с закрытыми глазами!

Директору было самому приятно, что он все так замечательно помнит и с должным вниманием организовывает. То есть был он, как говорится, на хорошем счету. Только вот с замуправделами у него поначалу не складывалось, очень тот был холодный, неприкасаемый, даже мамочка директора, работавшая начальником финотдела в Министерстве торговли, качала в замешательстве головой. «Старайся, Мишенька, а то выгонит!» Не мытьем, так катаньем ублажил он грозного начальника, а как ублажил, тогда и задышал полной грудью, тогда-то и пошел в разгул, не стесняясь, вдарил по бабам, стал в хозяйстве каждую молодку проверять, зацвел от вседозволенности. Демон, сущий демон!

Когда его взгляд остановился на Анюте, Михаил Аркадьевич выбрал такую тактику: всякий раз делал ей замечания и выражал недовольство. Вот и сегодня на глазах у сотрудников он учинил разнос, прямо в оранжерее накричал, довел до слез. Никакого настроения работать в таких условиях у Ани не было. Она стояла как в воду опущенная, тут-то Михаил Аркадьевич и приказал Залетаевой повторно явиться в кабинет. В кабинете благосклонно разрешил присесть. Смотрел на девушку с нескрываемым удовольствием и загадочно улыбался.

— Хочешь, Анна Витальевна, оклад у тебя будет как раньше?

— Это за что же? — обомлела Аня.

— А ты не догадываешься? — сузив масленые глазки, просюсюкал грозный директор и, как прожорливое чудовище, выполз из-за стола. — А вот за что! — елейно выдохнул он, завладев ее мягкой рукой, а вторая уже готова была заскользить по девичьей талии.

— Да иди ты, леший, со своей зарплатой! — оттолкнув нахала, выпалила Аня и, хлопнув дверью, выскочила в коридор.

В Усове давно спорили, когда директор подомнет под себя строптивую Аньку. Неплохой он был человек, Михаил Аркадьевич, непьющий, рассудительный, незлопамятный, но уж очень был на прекрасный пол падок, не пропускал мимо ни одной юбки, а тут такая цаца у него под боком разгуливает.

Аня с возмущением бежала домой — никогда больше не вернется она в это проклятое место!

— Что он себе думает, тарантул! Думает, ему все дозволено?! А Букин, предатель, бросил меня на растерзание! Проклятые мужики! — сотрясалась в рыданиях Анечка.

Ее лучшая подруга Клава, сразу после школы выскочила замуж, вмиг забеременела, родила и опять забеременела. Сейчас носит второго, через месяц рожать, а ее муженек, стервец, только и знает, что безобразит, по девкам шатается, а она, с большим животом, сидит дома и уже ему не нужна. Когда муж возвращается пьяный, называет жену «ехидна». А вторая подруга, Наташка, тоже сразу замуж вышла, да только за горького пьяницу угодила, тот на девок не заглядывается, но жизнь у Наташи хуже, чем у Клавы. Все без остатка муж пропивает, весь синий стал, бубнит неразборчиво, грязный, из дома вещи тянет, а Наташку лупит нещадно, какое тут счастье в замужестве!

— И здесь, что ни мужик, сразу щупать! Ненавижу их! — всхлипнула Аня.

Она выскочила за цековскую территорию и почти бегом понеслась в сторону деревни.

— Домой, скорей домой!

Девушка была так обижена, так несчастна, так глубоко оскорблена, что захлебывалась от горя. Запыхавшись, вся в слезах, она промчалась мимо хрущевского КПП, в бессилии опустилась на скамейку перед своим забором и, закрыв лицо ладонями, разревелась навзрыд, горько-горько.

— Никого у меня нет, ни сестрички, ни братика! Ни папы с мамой, ни одной живой души! Осталась я одна-одинешенька! У-у-у! — рекой лились слезки.

Подул ветер. Набежала тучка, и мелкий-премелкий дождь брызнул с неба, промочил сначала волосы, потом ее ситцевое тоненькое платье прилипло к телу, и несуразные кожаные сандалии, с крепкой металлической застежкой, сделались от воды неудобными и тяжелыми. Как же ее обидели, оскорбили! — вздрагивала девушка.

— Даже котятам приятно, когда кошка вылизывает их на солнышке, заботится, ласкает, а человек, он получается хуже зверя! — сжималось в груди истерзанное обидой сердце.

Аня застыла под упрямым, холодным дождем, заливающим печалью душу, мерзла, вздрагивала, но не шла в дом — у нее не осталось сил шевельнуться. По волосам скатывалась вода, губы стали синими, она дрожала — жить не хотелось! Вдруг чьи-то сильные руки обхватили ее. Аня подняла несчастное лицо и увидела перед собой серые глаза.

— Ты же совсем промокла, дурочка! — проговорил мужчина, трогая ее холодные, полные дождя волосы, липшие ко лбу, к щекам, к шее. — Кто тебя обидел? А ну, вставай!

Она не слышала, как автомобиль подъехал, как остановился, как мужчина вышел и приблизился к ней.

Аня подчинилась, все еще продолжая реветь и вздрагивать. Он снял пиджак, закутал продрогшую беглянку, и распахнул дверь черной машины.

— Садись!

Девушка шагнула в салон.

— Поехали!

— Куда, товарищ Серов? — спросил водитель.