Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
Он опять принялся взбалтывать содержимое бокала, наблюдая, как золотисто-коричневая жидкость стекает по гладким стеклянным стенкам.
— Покушайте, товарищ маршал! — извиняющимся голосом проговорил Маргаритов.
Министр вяло поковырял вилкой шопский салат, проглотил кусочек копченого угря, доставленного из заповедного Селигера, и снова пригубил. Нина Михайловна вынесла овальную фарфоровую супницу.
— Ну, запах! — воскликнул Николай Александрович, когда сестра-хозяйка отняла увесистую крышку.
Нина Михайловна елейно улыбалась.
— Соляночка! —
— Рыбная, — уточнил начальник Хозуправления.
— Недурно!
Соляночка эта, приготовленная на линях, стерлядочке и всякой пузатой мелочи, пошла, как к себе домой. Булганин умудрился съесть аж две тарелки, хотя говорил, что последний месяц старается ограничить себя, не поддаваться гастрономическим излишествам.
— Ди-е-та! — по слогам выговорил он, доедая суп, и наотрез отказался от второго. — Рекомендации нарушаю! Разве ж такое возможно?
— Конечно, возможно! — с придыханием отвечал полковник. — Перебарщивать, конечно, нельзя, это верно, — простодушно рассуждал подчиненный, — так разве вы перебарщиваете?
Булганин отставил в сторону тарелку и удовлетворенно вздохнул:
— Чай буду пить в гостиной!
Министр Вооруженных Сил переместился в зал с белым роялем. Устроившись на широком диване с мягкими подушками, он с удовольствием обозрел собственное отражение, застывшее в огромном зеркале под золоченой рамой, занимавшем чуть ли не всю противоположную стену.
— Зеркала, зеркала! — любуясь на себя, проговорил маршал и пригладил ладонью седые волосы.
— Пойду я, товарищ маршал! — протараторил Маргаритов. — Сейчас чаек вам подадут.
— Иди, Боря, иди!
Полковник, пятясь, выскользнул из комнаты, Нина Михайловна суетливо готовила сладкий стол.
— Может, пластиночку поставить? — закончив со сборами, просюсюкала сестра-хозяйка.
— Пластинку? — вскинул брови министр, — пластинку можно!
— Которую, классику?
— Нет, Нина, поставь повеселей. Утесов есть?
Комната наполнилась музыкой.
«Все хорошо, прекрасная маркиза, и хорошо идут дела!» — утесовским, с хрипотцой, голосом, пел патефон.
— Я ушла, — сказала Нина Михайловна.
«Мы будем ждать приятного сюрприза…Тра-ля-ля ля-ля ля-ля»…
Маршал слушал, чуть покачивая в такт музыке ногой. В этот момент в дверях появились две девушки. Одна, белокурая, несла серебряный подносик с чашечкой, а другая, брюнетка, поднос с заварным чайником. Блондинка была чуть пониже и чуть пополней, а вот другая, черненькая, повыше и поизящнее.
«Точно лань!» — заулыбался министр.
На подругах были надеты кружевные передники, закрывающие лишь часть ниже пояса. Кроме босоножек на каблучках и коротеньких белоснежных передников, завязанных сзади тоненькими тесемочками, на девушках абсолютно ничего не было. Красавицы подошли к дивану, поставили свои подносы на столик перед маршалом и со смехом повалились на подушки, с двух сторон осаждая именитого гостя.
— Аленка! — прижимая к себе блондинку, пролепетал маршал.
— Соскучился, Барсик?! — сбрасывая
передник и приникая к мужчине, жадно дышала Лена.— Вы мои малышки-голышки! — радовался Николай Александрович, отлавливая свободной рукою большегрудую Тату.
— А я вам вот что приготовил! — высвобождаясь из пылких объятий и доставая из кармана крошечные коробочки, пропел министр.
— Что это, что?!
— Смотрите!
— Колечки!
— Колечки, мои кисуни!
— Ко-лю-ся! — благодарно целовала Алена. — Ты мой сладкий!
— Спасибо, солнце! — обнимала Таточка.
Полковник Маргаритов и Нина Михайловна пили чай в неудобной подсобке, спрятанной под лестницей напротив гладилки. Полковник доедал нежнейший эклер.
— Не жалеете вы себя со сладким, Борис Фомич, оно же вам ни к чему! — Сетовала сестра-хозяйка, наблюдая, как начальник хозуправления уплетает пирожное за пирожным.
— Знаю, Нина, а удержаться не могу.
— Губите себя! — не успокаивалась Нина Михайловна.
— Я, Ниночка, за этот год четыре с половиной кило прибавил. Многовато, — признался военный. — Вот министру к октябрю бассейн выстроим, плавать начну, тогда похудею, — пообещал Маргаритов. — Министерский бассейн тоже на мне.
— Сколько же у вас забот, как выдерживаете? — всплеснула руками Нина Михайловна.
— Справляюсь! — облизывая сладкие пальцы, многозначительно выговорил Маргаритов.
На лестнице раздались шаги, гомон, смех.
— В спальню пошли, — определила сестра-хозяйка, — схожу со стола приберу.
— Иди, — доливая заварки, позволил начальник и потянулся за очередным пирожным. — Как думаешь, Нина, доволен маршал?
— Конечно, доволен! — фыркнула Нина Михайловна. — Ленка и Татка мои самые смышленые, а веселые какие! С такими бы и статуя каменная довольная осталась, не то что наш кот-котофеич!
— И то верно, — вешая на спинку стула китель и заваливаясь калачиком на кургузый диванчик, выдохнул Борис Фомич, — полежу, подремаю. Ежели что — зови.
Птицы ликовали. Утро дышало неукротимым солнечным светом. Розы пахли умопомрачительно и, если бы не распахнутые окна, обитатели спальни давно бы задохнулись в дурманящем аромате.
«Тук, тук, тук», — в булганинскую спальню осторожно постучали.
— Кого черт несет?! — открыв глаза, выругался министр.
— Это я, Маргаритов! — робко просовывая голову в дверь, вымолвил побледневший от страха хозяйственник.
Маршал лежал голый посреди широченной кровати. Справа к нему прижималась Лена, откровенно выставив наружу обворожительно округлое бедро, которое даже сейчас, после бурной ночи, хотелось гладить и целовать, а слева мужчину обнимала грациозная Тата, на которой не было ничего — даже краешка одеяла! Борис Фомич осекся.
— Тебе чего надо?! — с возмущением гаркнул Булганин.
— Вам Хрущев звонит, — пискнул начальник Хозуправления.
— Будь он неладен!
— К телефону просит, — продолжал Маргаритов, стараясь не смотреть в сторону кровати.