Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Скажи — иду! — отрывисто пробасил Николай Александрович. — А ну-ка, котятки, брысь!
Девушки выпустили пленника из своих мармеладных объятий. Борис Фомич, потупив глаза, подал министру халат. Булганин запахнулся бархатной тканью и поспешил в соседнее помещение к телефону. Полковник семенил за ним.
— Я товарищу Хрущеву объясняю, что министр занят, — бормотал он в оправдание, — но может, дело, не терпящее отлагательств, государево…
— Ладно, ладно! — перебил его маршал. — Булганин слушает! — сев у телефона, прогудел он.
— Не оторвал тебя от государственных дел? Встал с постели?
— Встал, встал!
— Приезжай ко мне, Коля!
— Случилось что? —
— Посоветоваться надо.
— А может, ты ко мне? Порыбачим.
— В твой вертеп не хочу, — отказался Никита Сергеевич.
— Никаких выходных у меня нет, просто никаких! — закончив разговор, с упреком выговорил маршал. — Позавтракаю и уеду.
Полковник стоял с потерянным видом, он почему-то принял на свой счет упрек министра, что «нет выходных», только в чем Маргаритов виноват? Уходя, министр даже не посмотрел в его сторону. Хозяйственник плотно притворил за маршалом дверь, вздохнул и стремглав полетел на кухню распорядиться о завтраке.
— Ну, котятки, папа уходит! — пробасил Булганин юным созданиям, которые лежали голышом, в рядок, повернувшись на животики, и игриво болтали ножками. Николай Александрович залюбовался их аппетитными телами с гладенькими попками и заулыбался.
— Почему ты от нас уезжаешь?! — оборачиваясь к Николаю Александровичу, прощебетала Алена.
— Не бросай нас, Колюся!
— Надо, котятки, надо!
— Не уезжай!
— Не уезжай, пожалуйста! — поднялась навстречу Таточка. Она стояла перед маршалом во всей своей девичьей красе, высокая, совершенно обнаженная, зовущая. Булганин взглянул на ее божественную грудь и обомлел. Подруги, смеясь, утянули маршала на постель.
— Сдаюсь, сдаюсь! — подняв руки, не сопротивлялся министр.
— Мы тебя не отпускаем, мы тебя еще помучаем! — придвигаясь вплотную, пела Аленка.
Тата снимала с мужчины халат.
— Не отпускаем, не отпускаем! — целуя маршала, шептала кареглазая Алена, прильнув к самому сердцу.
— Я тебя съем! — наваливаясь на полногрудую Тату, зарычал Николай Александрович.
Комната потонула в хохоте и визге.
Булганин стоял на крыльце и наблюдал, как его черный лимузин разворачивается и подъезжает к парадному.
— Кто придумал спектакль такой, на девчатах только фартуки оставить? — припоминая вечер, поинтересовался маршал.
— Я, — краснея, признался Маргаритов.
— Выдумщик ты, Борис, молодец!
— Служу Советскому Союзу! — отчеканил начальник Хозуправления. Маргаритов был на седьмом небе.
— Девчата на тебя не обижаются?
— Упаси бог!
— Смотри, Боря, не обижай, хорошие они! — Булганин пожал полковнику руку. — Через неделю жди.
— Очень понравилась маршалу наша выдумка, — хвастался полковник Нине Михайловне, — надо в следующий раз что-нибудь новенькое организовать, может, какое представление разыграть?
— Да чего тут выдумывать, Борис Фомич! Запустим к нему не двух, а сразу четырех девок — вот и все представление! — хмыкнула сестра-хозяйка. — А во что их вырядить или как раздеть, вам, мужикам, видней!
Машины шли плавно, не ехали, а плыли по асфальту. На всю дорогу понадобилось чуть более часа. Николай Александрович даже немного вздремнул и проснулся лишь у самого Огарево, прямо перед хрущевскими воротами.
— Не ругаешься, что с кровати поднял? — поздоровался Никита Сергеевич.
— Вставать-то когда-то надо! — зевая, пробормотал Булганин. — Чего звал?
Хрущев, морща нос, произнес:
— Берия письма пишет.
— Кому?
— Нам, членам
Президиума, — Никита Сергеевич протянул Булганину листок. — Читай!Маршал надел очки и углубился в чтение.
— Прощения просит, согласен на любую работу, — опустив бумагу, проговорил маршал. — Чего его теперь, выпускать?
— Ты до конца дочитай.
— Длинное слишком. И так понятно, раскаивается, — без интереса ответил Николай Александрович.
— Читай, читай!
Булганин снова принялся за чтение. Хрущев взял лист бумаги и стал сворачивать самолетик, с утра пообещал Илюше сделать эскадрилью.
— Это же надо, как разошелся — мы за казни в ответе! — возмутился маршал. — Мы, пишет, расстрельные списки подписывали! Ну, дает!
Хрущев исподлобья взглянул на друга.
— А разве не подписывали?
Булганин замотал головой.
— Специально никто не подписывал, я, по крайней мере! А тебе известно, что Лаврентий арестованных пытал? Пыточные в каждой тюрьме оборудовал, люди мук не выдерживали и в камерах вешались! Спроси Костю Рокоссовского, он расскажет. Берия собственноручно подследственных истязал, а некоторых сам стрелял, ничем не гнушался! А теперь нас обвиняет, что мы главные! — От возмущения Николай Александрович раскраснелся.
В письме говорилось, что если Лаврентия Павловича не отпустят, компромат на членов Президиума Центрального Комитета, а точнее, доказательства участия каждого в кровавом насилии, выйдет на свет. Булганин отложил бериевское письмо и обескуражено посмотрел на Никиту Сергеевича.
— Ты, Никита, вспомни, как было? Сталин на обед позовет, обедаем, выпиваем, а он неожиданно спрашивает: «А вы знаете, что Родионов предатель, затеял в Ленинград столицу перевести?! Знаете?!» — Мы, как куколки: «Не знаем!» — «Хорошо об этом стало органам известно, — продолжает. — Что с ним делать будем? Может, расстреляем, пса, и всю группу заговорщиков!» — «Расстреляем!» — Каганович кричит. А мы киваем — куда деваться?! — вспоминал Булганин. — Поскребышев, шнурок, каждому тыкал, где расписаться. Так эти проклятые протоколы рождались. И кто мы — палачи? Мы подневольные холопы! Не распишешься, сам в тюрьму пойдешь. А кто евреев на Красной площади вешать хотел?
— То Иосиф! — мрачно отозвался Хрущев. — И не вешать, а головы хотел рубить!
— Да, головы им отрубить, топором, как в старину! — припоминал Николай Александрович. — А мы причем?
Хрущев пожал плечами.
— А Берия тогда — рубить, рубить! Он специально преступления выдумывал, чтобы Иосифу угодить. Мы расписывались, а он убивал. А теперь — мы в ответе. Х… ему!
— Он и про меня пишет, что я МГБ курировал, Игнатьеву команды давал. Дочитал?
— Дочитал.
— Мы, конечно, все отличились, — вздохнул Никита Сергеевич. — Я стоял над Игнатьевым, Игнатьев над всеми своими карателями, через день у Сталина сидели, и он нам указывал, что с каждым делать, кого как мутузить. Он никогда на бумаге подпись не ставил, знал, что когда-то виновного будут разыскивать! В редких случаях на отдельной бумажке черканет и скрепкой к бумаге приколет, хитрец конопатый!
— Вот видишь! — подался вперед Булганин. — Сам и сказал, кто командовал.
— Только Берия тогда органами не командовал, а я и Игнатьев, вот ведь что вылазит.
— Лаврентий раньше командовал!
— Раньше, то — раньше! — отмахнулся Хрущев.
— И Ежов напропалую косил.
— Ты еще монголо-татарское иго вспомни! — выдавил Никита Сергеевич.
— Так что делать? Не поймешь тебя, то Лаврентий плохой, то — вроде и хороший!
— Какой хороший! — вспылил Хрущев. — Он нас укокошить хотел, тебя и меня! Теперь все дерьмо он хочет на нас выплеснуть, в грязь втоптать!