Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Предлагаешь заново, что ль, праздник отпраздновать?! — с издевкой выдал маршал и лениво перебрался в кресло, поближе к Хрущеву.
— Предлагаю, — отчеканил Никита Сергеевич, — подарить Украине Крым!
Николай Александрович чуть не поперхнулся.
— Ты что, сдурел?! Крым — это исконно русская земля, там флот наш!
— А он что, куда-то уплывет, флот?
Булганин оторопело глядел на друга.
— Ты, Коля, мне на такой вопрос ответь: Киев, чья, по-твоему, территория, вражеская?
Булганин недовольно насупился.
— Что молчишь? А Одесса — чья? А Казахстан? А Минск? — наступал Хрущев.
— И
Закончив тираду, Никита Сергеевич взял с вазы оставшуюся виноградную гроздь.
— С Крымом, брат, ты спешишь! — возразил Николай Александрович. — Понятно, что все формально, что государство одно, но как-то не по душе такой подарок.
Хрущеву не нравилось, что Булганин не разделяет его точку зрения. Он с недовольством смотрел на собеседника.
— Когда ты дачи просишь, я ничего, беру и решаю, без философий, без нравоучений! Не спрашиваю: кому дача, зачем? Кому квартира? Какая? Можно ли, нельзя ли? Глаза закрываю и молчком для друга устраиваю. Так или не так?! — прикрикнул Никита Сергеевич. — А тут необходимо государственный вопрос рассмотреть, а ты помогать отказываешься! А чуть что — Никита, выручай!
— Что ты сразу кипятишься? Я же не отказываюсь помогать, мы пока просто беседуем. Хочешь Крым хохлам отдать — отдай, только Президиум на дыбы встанет! — пожал плечами Булганин.
Никита Сергеевич подскочил к нему вплотную.
— Вот за этим к Маленкову и идем, чтобы в Президиуме порядок навести, чтобы с председателем Совета министров единым фронтом выступить! Хорошо бы Маленков лично о Крыме сказал, тогда бы мы изо всех сил Егора поддержали, а нас, Николай, никто не переспорит!
— Это тебя, заводного, никто не переспорит! — зевая и снова перебираясь из кресла на диван, заметил Николай Александрович. — Ты как вцепишься зубами, так ни за что не отпустишь, крокодил проклятый!
Наклонившись к самому уху маршала, Никита Сергеевич произнес:
— Пойми, друг, Крым мы с тобой никому не отдаем, а резонанс будет потрясающий! Вот где величие России! Вот где братская дружба народов! Смекаешь?! Ты как ездил в Крым купаться, так и будешь ездить, а Украина с Россией ближе станут.
— А сейчас разве далеко? — не то улыбнулся, не то оскалился маршал.
Хрущев выпрямился и покачал головой.
— Ты мне помогать будешь или нет?! К Маленкову со мной пойдешь?
— Да пойду, пойду, не шуми! — сдался Николай Александрович.
— Сделал я сегодня, Нинуля, большое дело, — сев на кровати проговорил Никита Сергеевич. — Даже сам не верил, что получится!
— Какое дело? — Нина Петровна уже лежала в кровати, время было без пятнадцати одиннадцать.
— С Булганиным ездили к Маленкову, убедили передать Украине Крым.
— Как это? — привстала на кровати супруга.
— Так это! — передразнил жену Никита Сергеевич. —
Теперь украинцы будут меня на руках носить, такой лакомый кусочек им перепал.— Не пойму, зачем?
— Недалекая ты! — насупился Никита Сергеевич. — Теперь я у украинцев точно библейский герой буду!
5 февраля, пятница
Вернувшись с Медвежьих озер, Сергей взахлеб рассказывал отцу о строящемся радиотелескопе.
— Пап, скажи, когда ракета в космос полетит?
— Не забегай так далеко вперед! — остановил любопытствующего Никита Сергеевич. — Космические работы только разворачиваются. В перспективе обязательно полетит!
— В ближайшей перспективе? — задыхаясь от нетерпения, не унимался сын.
— Хочется, чтоб получилось в ближайшей.
— В самой ближайшей?
— Чего секреты выпытываешь?! — нахмурился отец.
— Я никому не скажу! — посерьезнев, ответил студент. — Знаешь, какие у нас умы работают! Знаешь, какие головы?! Не знаю, что бы я сделал, только б в таком деле помогать!
— Учись лучше!
— Учусь! — мечтательно вздохнул сын.
— И ешь давай как следует, а то ходишь, кусочничаешь, то тут бутерброд перехватишь, то там кусок пирога, а молодому организму питаться надо, тем более ты науками занимаешься! — прикрикнул отец. — Не будешь правильно питаться, Валерия Алексеевна тебя от занятий отстранит!
— Не отстранит!
8 февраля, понедельник
В кабинете Хрущева на Старой площади был диванный уголок, он состоял из двух кожаных диванов, стоящих друг против друга, и одного кресла, к ним-то, на низкий журнальный столик, и подали чай с пряниками, вареньями и баранками. На центр выставили коробку шоколадных конфет. Плотные шторы были распахнуты, и всю комнату заливал солнечный свет. День выдался не пасмурный, светлый, почти весенний. На одном диване сидел пожилой мужчина в больших роговых очках, не худой и не полный, с густыми, несколько вьющимися волосами. Он все время держал на животе сложенные замком руки. Строгий темный костюм на нем был до такой степени отглажен, что казалось, будто его только-только сняли с вешалки. Напротив расположился маршал Советского Союза Булганин.
— Мы, Николай Никитич, рады, что все обошлось, — проговорил министр Вооруженных Сил. Он подался к соседу и пожал профессорское запястье. — Кто бы мог подумать, что с вами, с выдающимися светилами науки, такое случится?
Маршал подвинул к себе чашку с душистым чаем, бросил туда две дольки лимона, положил сахар и, перемешав, отхлебнул.
— Мы с Никитой Сергеевичем каждый день ареста ожидали! — продолжал он. — Немыслимое напряжение, когда об этом бесконечно думаешь и все время ждешь, — вот придут, вот придут! — В речи министра угадывалось беспокойство.
Профессор Виноградов как-то подобрался, насупился.
— А мы, доктора, ничего подобного не ожидали, — грустно ответил он, скрипучим, когда-то очень задорным голосом, — не могли вообразить, чтобы нас, лечащих врачей руководителя государства, кто-то посмеет тронуть. Но случилось. Что мы испытали! — Николай Никитич смахнул выступившую слезу. Никогда на его добродушном, а теперь точно высеченном зубилом, лице нельзя было предположить даже намека на слезы, глаза обычно лучились, улыбались.