Целестина
Шрифт:
Катафалк, как ни в чём ни бывало, разворачивался и вёз генеральшу обратно.
Весь этот путь Крашевская проводила в гробу, не шевелясь, с серьёзным бледным лицом и в парадном траурном платье. Так что случайный прохожий наверняка решил бы, что она и вправду мёртвая.
Наконец, её гроб вносили в столовую и ставили на пол. Пани генеральша чинно поднималась, одёргивала юбку, садилась к столу.
И начинала с аппетитом есть кутью из пшеничных зерен, мака, орехов и меда.
А Бзур-Верещака объяснял ошалевшей похоронной команде, что кутья – это уникальное блюдо, его готовят на поминки только в Кресах Всходних. Потому
Целестина тоже с удовольствием уплетала кутью. И размышляла, как сделать так, чтобы есть её почаще. Кутья была настолько вкусная, что её не могли испортить даже эти утомительно подробные лекции.
Вот бы умер кто-нибудь из чиновных стариков, важных и бесполезных, которые приходили порой к бабушке решать свои унылые вопросы! Всё равно при немцах они ничего уже не решают. А так – хоть кутьи на похоронах поедим.
Например, вот эти вот охламоны из похоронной команды – они пусть и из местных свинопасов, и выглядят в своих костюмах не лучше, чем деревенское пугало – а всё равно едят кутью каждый день. Потому что прошла пусть короткая, но война и хоронили в городе много…
Однако уже ближе к ужину искушение погребальным столом проходило. Бзур-Верещака обязательно стряпал что-то настолько вкусное, что Целестина даже забывала про кутью – и не вспоминала до следующих похорон. На таких харчах она была готова жить вечно, как тибетские монахи из французских романов.
…Но в этот раз случилась заминка.
Катафалк, как положено, добрался до здания банка – и остановился.
Дальше прохода не было.
По улице Люблинской Унии, мимо Народного Банка и управления Воеводством, маршировали солдаты.
4
Немецкие солдаты были как на картинках, – в новенькой форме и сверкающих чёрных касках. Каски были похожи на только что вымытые виноградины.
Их было так много, что становилась не по себе. Целестина, конечно, не раз видела немецких солдат в городе, но они до сих пор казались ей жуткими чужаками.
За солдатами по шестиугольным плиткам мостовой катились лёгкие танкетки. Среди танкеток были заметны и польские, – захваченные в крепости, с торопливо нарисованными чёрными крестами.
А на другой стороне улицы, где, как и прежде, стояли одноэтажные деревянные домики, уже собрались местные жители.
Это был тот самый простой народ, который вышел из деревень, чтобы работать на городских фабриках – в неказистых чёрных костюмах из магазина готового платья, белых кепках и лубяных лаптях вместо сандали
й. На лицах отражалась странная смесь из удивления, надежды и отчаянья.
Редкие полицейские пытались оттеснить людей обратно в палисадники.
Народу пришло много, как на демонстрацию. Похоже, в городе знали, что здесь происходит. И успели разобраться в этом событии куда лучше, чем те, кто жил в особняке генеральши Крашевской.
– А по какому поводу шествие?– нахмурилась Целестина. Она оглянулась в сторону Андруся, но двоюродный братец хранил молчание.
– Сегодня – день святого Фоки,– проявила осведомлённость горничная Ивонка,– А ещё – память целиком умученного Фиваидского легиона.
– Что-то эти солдаты не похожи на
Фиваидский легион,– заметила Целестина.Пока бабушка лежит в гробу, Целестина могла едко шутить за двоих. И это у неё неплохо получалось.
– Они, эти немцы, новое государство строят,– предположила Ивонка,– Может у них там новые праздники? Или новые мученики?
– А это кто это на мосту?– спросила Целестина, повернувшись в сторону железной дороги. Железная дорога была севернее, так что было отлично видно, что там стоят другие солдаты, в совсем незнакомой форме. Несмотря на летнее время, они были в шинелях, а на голове – пилотки.
– Может, жандармерия?– предположила Целестина.
– Красные это,– с чувством произнёс кучер и почесал затылок под цилиндром.
– Это что за армия такая? Пожарные?
– Русская это армия. Большевики. Вернулись, через двадцать-то лет!– и пожилой кучер катафалка тяжко вздохнул, вспоминая что-то своё, ещё из тех времён, когда Целестина даже не родилась.
– А почему они не стреляют?– не отставала девушка.– Я слышала, что русские – враги немцам.
– Сейчас никто не знает, кому он враг. Но немцы с ними воевать пока не хотят. Сама видишь – на Тересполь уходят.
– Что за трусость!
– Трусы эти немцы или нет, а Вторую Речь Посполиту съели. И не подавились.
Кучер был сразу видно – человек законопослушный. Он даже называл Вторую Польскую Республику её официальным именем.
Целестина с невольным уважением посмотрела на круглое лицо кучера, покрытое сетью тоненьких, как паутинки, морщин.
– Вы так много знаете!– сказала она.
– Когда хоронишь мёртвых, обязательно узнаешь что-то и про живых,– кучер вздохнул,– Я же не только репетирую, у меня и настоящие покойники есть. У нас ещё не все офицеры из крепости похоронены… А строем русским и немцам сейчас нарочно ходить приходится. Под Лембергом, знаю, никакого строя не было. Встретились там позавчера две армии, немцы и русские – и сразу забыли, что им офицеры приказывали, а вспомнили, что в газетах читали. Ну солдатики и начали друг в друга стрелять. Сперва из винтовок, потом артиллерией, а бронепоезд “Храбрец” всю эту заваруху из пулемётов поливает.
Офицеры еле-еле сумели солдат остановить, объяснили, что их армии пока ещё не воюют. Только так и дошло до генералов, что солдат распускать нельзя и что, если приходится город передавать – передавать его надо строем и по порядку. Пока солдат в строю, – он всегда на виду, а отпусти его – сразу станет хуже разбойника.
Целестина почувствовала, как в груди набухает горький комок обиды.
Не то, чтобы она болела за немецких или русских в этой войне. Даже вроде бы родные польские солдаты не вызывали у неё сердечного трепета. Слишком уж быстро капитулировали.
Но ей было обидно, что такой большой и замечательный город Брест-над-Бугом ценят настолько мало, что кидают его туда-сюда, словно зачерствевшую булочку в столовой гимназии.
А двоюродный братец по-прежнему молчал…
Чтобы отвлечься, Целестина снова принялась изучать советских солдат. Она видела их раньше только на карикатурах – и теперь хотела рассмотреть получше.
Они всё прибывали и прибывали, все с восточной стороны, где вокзал. Всё новые и новые выходили к открытому участку возле городского сада. На улицу Мицкевича, по которой должен был идти бабушкин катафалк, уже и не выбраться.