Целитель. Приорат Ностромо

– Ну, да, должен был! – кисло поморщился я, чувствуя подступающее раздражение. – Побоялся! Мне еще только «Терминаторов» не хватало…

– Ага… – соображал Киврин. – Агаганьки… – он встрепенулся. – Тогда я соберу все материалы по той теме – и засекречу, на хрен!

– В обход первого отдела, понял? – глянул я исподлобья. – Знать должны только те, кому положено – мы!

– Понял, шеф! – посерьезнел зам, и тут же схохмил: – Начинаю действовать без шуму и пыли, по вновь утвержденному плану!

Фыркнув, я покинул лабораторию локальных перемещений и поднялся к себе. В приемной уже топтался коренастый, плотный мужчина лет сорока, заросший бородой и усами, как полярник. Но строгий синий костюм сидел на нем, как влитой.

– Вы ко мне? – поинтересовался я на ходу.

– К вам, Михаил Петрович! – защебетала Аллочка. – Товарищ из Новосибирска!

Товарищ из Новосибирска протянул руку:

– Аркадий Ильич Панков, физик, доктор наук, – представился он, и продолжил в той же манере, лаконичной и разрывчатой: – Занимаюсь темой транспозитации. Направили в ваш институт.

– О, такие кадры нам нужны! – жадно ухмыльнулся я. – Прошу!

Мой сверхчувствительный организм чуял: Панков напряжен и многое скрывает, но мне и самому было, что прятать от города и мира.

– Сразу скажу, что ничуть не покушаюсь на ваши лавры первооткрывателя, – молвил Аркадий Ильич, усаживаясь в кресло. – Просто моим желанием было догнать и перегнать Америку, а у штатовцев в ходу именно этот термин – транспозитация…

– Да, меня допустили до ваших работ, – энергично кивнул я, небрежно приседая на край стола. – «Компактифицированный бета-ретранслятор», как вы выразились в диссертации, впечатляет. Вместить трехэтажную бандуру, что мы когда-то собрали здесь, в грузовой отсек «Бурана» – это надо суметь! Так… С жильем проблемы есть?

– Я продал кооперативную «трешку» в Академгородке, – спокойно сообщил Панков. – Думаю, купить хотя бы «двушку» здесь… В «сороковнике».

– Понятно. Если что, обращайтесь. Так… – я порылся в бумагах. – Ну, что ж… Один из двух засекреченных корпусов нам возвращают, откроем там лабораторию транспозитации! Статус завлаба и старшего научного сотрудника вас устраивает?

– Вполне, – сухо ответил Панков.

«А ведь он тщеславен, – мелькнуло у меня, – и, похоже, амбициозен не в меру… Но работает отчетливо!»

– Ваши планы, Аркадий Ильич?

Панков подобрался.

– Модели пространственно-временных структур, разработанные вами, хороши, – вымолвил он, – но мне хотелось бы несколько… э-э… расширить рамки теории совмещенных пространств.

– Гамма-пространство? – быстро спросил я. – «Дельта»?

Завлаб мотнул головой.

– Нет! – резко сказал он. – «Эпсилон» и «Дзета»! И «Каппа».

– Ого! – подивился я. – Запросики у вас… Хм. Ну-у… ладно. Согласен. Дерзайте!

Аркадий Ильич откланялся, и в кабинет тотчас же процокала каблучками Алла, цветя улыбкой.

– Михаил Петрович, – заворковала она, – звонил Марчук. Его утвердили членом Политбюро!

– Нормально! – обрадовался я. – Растет человек!

– Да, – подхватила секретарша, лучась, – и Гурий Иванович выдвинул вашу кандидатуру на должность секретаря ЦК КПСС вместо себя!

– О, как… – меня развинтило ошеломление. – А у нас коньяк есть?

– Конечно! – тряхнула Аллочка челкой. – Достать бутылочку?

– Доставай!

– Там уже Киврин с Корнеевым лезут, и Ромуальдыч замаячил…

– Тогда, – поднял я начальственный палец, – самую большую бутылочку!

Глава 3

Воскресенье, 22 ноября. Утро

Щелково-40, улица Колмогорова

Я выключил комп и развалился в кресле, глядя за окно. Там сосна качала веткой, словно пытаясь залезть в форточку, или хотя бы стекло царапнуть колючей хвоей.

Смутно мне было.

С одной стороны, всё в моей жизни складывалось превосходно и замечательно. На ближайшем заседании Политбюро, в четверг, утвердят нового секретаря ЦК КПСС – Гарина Михаила Петровича. Буду заведовать отделом науки и вузов, а этот пост нынче куда весомей даже промотдела – все отраслевые министерства, считай, демонополизированы и разукрупнены, директора вывели заводы и фабрики в автономное плавание. Из Центрального Комитета и рулить-то нечем!

Зато универов с НИИ только больше становится. Сам недавно ленточку перерезал на крыльце Клайпедского университета – это в Калининградской области. Долго ли, коротко ли, а заделаюсь кандидатом в члены Политбюро…

Всё хорошо и даже лучше!

А я с непонятной тревогой выискиваю тучки на безмятежно ясном небе. Иногда просыпаюсь посреди ночи, брожу по затихшему дому… Просто так, чтобы устать. Наброжусь, лягу и засну…

Вчера, вон, в три ночи спустился в холл, поближе к камину. За окнами тьма, первые снежинки шеберстят по стеклу, а я сижу и сонно пялюсь в огонь. Больше часа сидел и пялился, пока Рита не увела меня наверх…

Шибко чувствительная натура целителя улавливала некие знаки, косвенные, весьма туманные очертания неведомой угрозы, и я мучительно соображал с утра, что же это такое – реальные предвестия или экстрасенсорный шум? Отмахнуться мне или забеспокоиться?

– Пап… – негромкий голос Леи смахнул мысли. – Ты работаешь?

– Не-а, – отозвался я, и девочка быстренько забралась ко мне, прижалась, уютно задышала в шею. – Соскучилась?

– Ага! – хихикнула Лея. Поерзав, она спросила серьезно: – Пап… А когда я вырасту… Мне можно будет, вот так вот, приходить – и залезать к тебе на колени?

– А что, – мягко улыбнулся я, – есть сомнения?

– Ну-у… Я же буду большая… Тяжелая…

– Ну, не тяжелее твоей мамы.

– А и правда! – оживилась дочечка. – Она вчера целый час на тебе сидела, вы тут тискались… – в ее тоне зазвучала ревнивая ворчливость: – Наверное, все ноги тебе отдавила!

Я ласково погладил золотистые пряди, и с чувством сказал:

– Это приятная тяжесть. Вот, вырастешь, будете на мне обе сидеть!

– Мы же с ней не поместимся! – недоверчиво нахмурилась Лея.

– Почему? Ты – на правом колене, мама – на левом… Или наоборот. Так, втроем, и будем тискаться!

– Нетушки! – активно воспротивилась доча. – Я одна хочу! А мама… потом пусть. Или до меня… По очереди!

Смеясь, я крепко обнял маленького борца за социальную справедливость. И весь негатив – долой…

Там же, позже

Ровно в полдень к нам пожаловала Браилова. Прикатила на своей старой, чиненой-перечиненой, но круто тюнингованной «Ладе». Признаться, я обрадовался Ленкиному приезду, хотя и некий маловразумительный стыд тяжелил душу. Словно это я виноват в женских бедах моей бывшей помощницы.