Цена манильской сигары

Такой подход, точнее, холодный, лишенный, по существу, всяких родительских чувств расчет все больше утверждается в филиппинской семье. Симона Крус после училища также должна была приносить семье доход. Как способную студентку ее скоро перевели в клинику для душевнобольных. Здесь вместе с тремя сокурсницами она постигала науку обращения с психическими больными.

— Мне досталась шестнадцатилетняя девочка, — вспоминает Симона. — Она никогда не умывалась, не принимала душ. Жила трудно, к тому же воровала. Я должна была встречаться с ее родными, чтобы выяснить причины заболевания. Родители стеснялись говорить о дочери. Вы знаете эту филиппинскую «иаман» (то есть гордость. — Л. К.). Я пыталась объяснить, что нам нужно многое знать, чтобы вылечить девочку. В конце концов кое-что прояснилось. Больная была падчерицей, все внимание мачеха уделяла своему ребенку. Когда родной дочери покупали новое платье, то другая надевала ее старое. Это вызвало и болезненную зависть, и злобу, а потом и желание мстить.

Для Симоны пребывание в психиатрической клинике, знакомство с родителями больной были не только закреплением теоретических знаний (она сдала очередной экзамен на «отлично»), но и «еще один класс в школе жизни». Потом началась работа. В разных больницах.

— Я, — продолжала Симона, — ухаживала за очень богатым старым человеком, у которого в каждой комнате стоял телевизор, но который смотрел только бокс. Работы у меня было много, однако платили хорошо. Ухаживала я и за детьми и убедилась — это к проблеме, вас интересующей, — что многие дети не любят родителей, не чувствуют себя в семье счастливыми. Запомнился мне мальчик, который встречал меня злобными выпадами, старался сделать больно, пролить лекарство и только потому, что я была похожа на его мать. Однако самый тяжелый труд — это сидеть рядом с безнадежно больным человеком, с умирающим.

За старание, хорошую работу, добрые отзывы больных девушку сделали старшей сестрой, что вызвало зависть у таких, как она. А известно, что за завистью неотступно следует вражда. Она принимала разные формы — от издевательских шуток, хотя и невинных, до игнорирования ее распоряжений, а ведь за это — выговор. Работали практически без обеда. Дневная смена начиналась в семь утра, ночная — в одиннадцать до семи утра.

— Однако, — подчеркивает Симона, — наше положение гораздо лучше, чем положение медсестер государственных госпиталей, там одна сестра на сорок больных, да и зарплата у них ниже.

Симона замолчала, немного подумала, потом предложила сделать перерыв, попить чаю или выйти на улицу.

Вечер был тихий, нежаркий. Ударил колокол. Шесть часов. До сих пор, заметил ученый, в некоторых районах Филиппин люди «слушают время» трижды в сутки: первый раз — крик петуха — значит уже утро; второй — сильное жужжание мух — полдень; третий — шелест пролетающих летучих мышей — наступает время ужина, а скоро и сна.

Дх. Булатао, автор книги «Конфпикт между ценностями семьи и школы», полагает, что именно это растяжение времени отразилось на характере филиппинцев, которому свойственна неточность, привычка опаздывать. Действительно, нередко митинг, даже официальный, часто начинается на два часа позже, чем объявлено в газетах из-за опоздания его участников. Или бизнесмен, приходя к своему западному партнеру, не понимает, почему тот сидит красный от гнева и демонстративно смотрит на часы. Договорились в полдень, объясняет Дх. Булатао, значит, важно прийти незадолго до или чуть позже того, как загудели мухи, вот если посетитель явился после того, как только что пропел петух, то он пришел слишком рано. Если люди условились встретиться в три, а кто-то пришел спустя два, два с половиной часа (но до шести вечера), он вовсе не считает себя опоздавшим. Возникает вопрос, почему же филиппинец не опаздывает на самолет, на автобус, уходящий из Манилы, скажем, в Батангас? Утвердился или, точнее, утверждается принцип «время — деньги»: попробуй опоздать к началу переговоров — можешь лишиться выгодной сделки. Редкий случай, когда опаздывают к начальству, на завод или в учреждение. Поэтому о беспечности, о неуважении к точности можно, вероятно, говорить, лишь когда дело касается отношений вне сферы производства, государственной деятельности, в отношениях между друзьями, родными. Правда, и здесь есть исключения.

Насладившись вечерней прохладой, мы вернулись в дом. Симона зажгла керосиновую лампу, которая засветилась на удивление ярким ровным светом.

— Б личной жизни мне не очень повезло, — сказала Симона с грустью. — Я собираюсь расстаться с мужем. Еще до помолвки просила Антонио, так зовут моего мужа, порвать с отцом, который занимался вербовкой девушек, женщин, даже замужних, для иностранных фирм и компаний, владельцев увеселительных заведений Гонконга. Антонио был любящим и заботливым мужем. Помогал по хозяйству. Я не знала, что отец заставлял его заниматься этим делом. Однажды мы пошли в церковь. После мессы я чувствовала себя умиротворенной и успокоившейся. Вдруг подошли полицейские и арестовали Антонио. Я заняла деньги, выложила все свои сбережения, чтобы его выпустили под залог. Родители стали меня убеждать: следует уйти от такого человека. После ареста к нам начали приходить родители чех девушек, которых супруг приглашал на «работу». Большинство требовали денег. Я бы покинула Антонио. Но я научилась прощать — ведь я католичка, читаю Библию и регулярно хожу в церковь. Недавно я получила приглашение поехать в Саудовскую Аравию, где мне обещают место старшей медсестры в родильном доме или сиделки при роженицах. В мои обязанности будет входить немногое: учить будущую или состоявшуюся мать кормить грудью. Муж не советует ехать. Он говорит: «Там тебя обидят, кроме того, богатые саудовцы заботятся не только о том, чтобы обеспечить больницы специалистами, но и о том, чтобы пополнить свои гаремы». Представителю фирмы, которая набирает филиппинок на работу в Саудовскую Аравию, я сказала, что одинока, иначе надо было бы принести письменное разрешение мужа на поездку. Он, наверное, не поверил мне и сказал, что у меня привлекательная наружность, хорошая фигура. Так вот, я сначала уехала из дома, хотя у меня прекрасная семья, родители. Дядю я тоже скоро покину… Нет, семья не крепость и не убежище, где можно было бы укрыться от несправедливости.

ПОД КРЕСТОМ МАГЕЛЛАНА

Конечно, трехлетнего Жоэля Закариаса надо было бы оставить в госпитале. Но его выписали. Несмотря на слезы родителей. Я видел, как отворачивались врачи, всей душой желавшие поднять ребенка на ноги. И они сделали бы это. Но… место в клинике на вес золота. Жоэля привезли в одно из старейших медицинских учреждений при университете Св. Фомы, чтобы излечить не только от тяжелых заболеваний, вызванных недоеданием, но и для тщательного обследования. Дело в том, что Жоэль в течение года питался молоком… собаки. Кормилица вела себя заботливо и предупредительно. Она беспрекословно ложилась и подставляла сосцы всякий раз, когда мальчик хотел есть. Собака ласкала и облизывала необычного детеныша. В свою очередь, как писала манильская газета «Таймс джорнэл», последний приобретал черты, не свойственные человеку: издавал звуки, похожие на лай, кусал своих сверстников, если они обижали его, забивался в угол….

— За всю свою двадцатишестилетнюю практику, — подтвердила Фернандо Хофилена, педиатр, — я впервые встретила такого странного ребенка, который сосал молоко собаки.

Газета поместила пространную статью об этом случае не столько ради сенсации, сколько для того, чтобы привлечь внимание общественности к судьбе детей «бедных кварталов». Роми и Иенита, родители Жоэля (кроме него в семье еще трое детей), гонимые нуждой оставили родные места на острове Лейте и приехали в город Кэсон, входящий в Большую Манилу. Они поселились в одном из районов, где в шалашах и времянках без всяких, даже элементарных удобств проживают сотни таких же горемычных. Роми временно удалось устроиться подручным в булочную, Ненита иногда подрабатывала стиркой. Так протекала жизнь — временами работа от зари до зари, временами — поиски работы. Дети, естественно, были предоставлены сами себе.

— Голодные дети, — говорит Ф. Хофилена, — едят все, что найдут. Думаю, Жоэль не был лишен материнской любви, как это могут заподозрить некоторые.

«Таймс джорнэл», в свою очередь, добавляет: «Когда самый младший лежит с высокой температурой в подвесной люльке-гамаке, когда семья два месяца не может заплатить за жилье, необычное поведение одного ребенка могло и не волновать родителей».

В госпитале Жоэль поправился, повеселел. Однако, после того как мальчик выписался, он вновь начал чахнуть.

И вот тогда-то в том же университете Св. Фомы один из врачей, лечивших Жоэля, воскликнул:

— Неужели бог лишит своей милости эту кроху, этого несчастного! А как же крест, которому мы поклоняемся? В чем же его сила?

Несмотря на очевидные трагедии, многие еще верят в силу креста. Но появились и сомневающиеся.

Есть на Филиппинах точка, которая четыре с лишним столетия назад стала опорной точкой политики, перевернувшей судьбу целого народа. Она находится в Себу, главном городе одноименного острова. Ее обозначает большой черный крест, с которым в 1521 году высадился здесь Магеллан.

Многие островитяне, очарованные сладкими речами, сами пришли под крест, других пригнали силой. Имена обращенных в христианство чиновники автоматически заносили в списки новых подданных короля Испании. После гибели Магеллана в сражении с Лапу-Лапу, вождем острова Мактан, крест врыли в землю. Позднее, чтобы защитить его от солнца, тайфунов, постоянных морских ветров, над ним возвели каменное строение типа ротонды.

…Горят внутри тонкие свечи. Букетики цветов. Двое нищих. Многие верят, что крест увеличивается в размерах. Даже подсчитали, на какие доли сантиметра в год. Конечно, игра воображения. Но факт, что маленькие, уменьшенные в сотни раз «крестики Магеллана» носят сегодня каждые восемь из десяти филиппинцев!

Черный крест в Себу стоит прочно. И не потому, что он глубоко вцементирован в каменный грунт. Своими корнями он зиждется на популярности легендарного мореплавателя, а главное, — на памяти о тех, кто в течение многих лет навязывал новую религию («один монах стоит целого кавалерийского полка» — так при дворе испанского короля определяли роль церкви в утверждении колониальных порядков), и о тех, кто оказывал ей сопротивление. А что же сказать о миллионах современных крестиков?

— То, что они сами по себе не растут, даю голову на отсечение, — говорит Серж Ремонд, ведущий комментатор местной газеты «Фримэн». — Но зато как растут цены на все. Так же как и аппетиты богачей.