Цена отсечения

Вопрос был запретный; ничего, кроме ярости, вызвать не мог. А вызвал тихий поцелуй.

10

Эужен решил побыть романтиком. Он лежал на диване, подперев щеку, и болтал без умолку, поминая себя в третьем лице. Про то, как Эужен будет жить в Москве и Бухаресте, а может, и в Варшаве, когда Степан переведет им деньги, про то, как один раз в жизни изменил жене, и не потому, что очень-то хотел, а потому что женщина сама в постель залезла, а не мог же он отказать как мужчина. Про то, как в Кишиневе было хорошо при советской власти, большой был город, вина хоть залейся, шашлычок на каждом углу скворчит, город пропах копченым, угольным запахом, маринованными виноградными листьями, чесноком, зеленью, жареными перцами, и Мария Биешу поет изо всех приемников, и София Ротару тоже поет, и люди поют сами, прямо на улице, а надоест, так село рядом, в Молдавии все рядом, можно кабанчика зарезать, свежий кабанчик это тебе не магазинное мясо, а польешь его коньячным спиртом: охохохо, потом пришли эти пис-с-сателишки, жидовье, демократы, по Днестру все обкололось, а половина родни Эужена осталась за Днестром, там, недалеко от Бельцов, ну и на войне жить можно, если человек умный, всем надо всё, и одежда теплая, и коньяк, и главное, много оружия: склады рвутся, в окопах люди гибнут, следов от них не остается, только запах распоротой тушки на солнце, но деньги, как говорится, не пахнут, теперь стало потише, деньги уже не те, надо искать новые рынки, ты же сам бизнесмен и должен понимать.

Степан валялся – подавленный, вялый; слушал вполуха. Заказала Тома; нежный чепчик, тонкая кожа, мякотные губы, огненный ум; заказала кому? этим вот, из подворотни? Тома, Тома, что с тобой случилось? Или – не она, а Мартинсон? Но ему-то зачем? Разве трудно было развести его на деньги по-другому, без полубомжей, которые с трудом запоминают роль и нуждаются в инструкциях по телефону? Тома и ее боров решили заняться бизнесом на шантаже, а этих использовали как живца и уберут потом? Не похоже. Но не будет ответа – не будет и выхода. А ответа нет и быть не может.

Степан решил зайти с другого боку.

– Эужен, я одного не пойму. Ты, говоришь, оружием занимался?

– Еще как занимался! Эужена каждый в Тирасполе знает, и в Кишиневе тоже знают, а не так много людей, которых знают и там, и там. Удобно.

– Что ж ты себе машину приличную до сих пор не купил, ездишь, прости господи, на груде железа?

– Но я же не дурак.

– Это я уже понял.

– Буду ездить по Москве на хорошей машине, всякий спросит: кто такой, откуда деньги, что делал раньше? Начнешь отвечать, запутаешься. А так – Эужен-работяга, простой хороший парень, ремонт-шырмонт, то да сё.

Не пробивается. Еще один заход.

– А ты в Москву давно перебрался?

– Э, лежи, не твое дело. Давай адреса, а то пальцы начну ломать. По одному.

11

Когда он приезжал к Тамаре, первым делом она задавала паршивый вопрос: ты надолго? Не останешься? Хотя заранее знала, что нет; нельзя превращать исключение в правило. Горько шутила в ответ: ну что, вы к нам заехали на час? Привет, бонжур, хелло? И так из раза в раз. Принципиально. Прощаясь, внимательно оглядывала: не осталось ли следов? Теперь можешь идти.

Расстались они через год с небольшим.

Тома сама позвонила, назначила встречу в «Изуми». Повод был вполне формальный, деловой; она придумала, как выбраться из тупика: надо было передать два миллиона фунтов наличными, из Лондона в Малайзию – минуя банки; иначе срывалась важнейшая сделка. Курьер? Опасно. Чеки? Под контролем.

– Найди, Степан, исламскую хавалу.

– Кто такая?

– Что-то вроде перевода денег. Но без документов.

– Не может быть.

– Может. Твой человек должен быть мусульманин; есть у тебя такие?

– Подберем.

Идея Тамары была невероятной как все ее идеи; авантюрной; дерзкой. Степан так и видел, как лондонский порученец забирает в банке миллионы, опасливо грузит спортивные сумки в багажник; едет в район близ Гайд-парка; прячась от ветра, тащит тяжелую ношу в загаженный маленький офис. Там сидит такой смуглявенький, неспешный человечек, в восточных одеждах. Здравствуйте, говорит, я ваш хаваладар; тут полная сумма? я вам верю. Не считая, отправляет сумки в дряхлый платяной шкафик времен Чемберлена; над миллионами висят хламиды, халаты, длинные пальто…

Хаваладар заваривает зеленый чай, неспешно говорит с порученцем о жизни, о вере; почему не видел вас в мечети? а, так вы ахмадист? но это ничего, все лучше, чем быть евреем. Потом сверяет время: не разбудим ли хорошего и уважаемого человека? И набирает одному ему известный номер. Салям алейкум, дорогой! У вас товар, у нас купец. Две тысячи тонн, портрет королевы, надо будет дать через неделю. Как хорошо с тобой работать, слава аллаху. Жду пожеланий и распоряжений. Хаваладар открывает амбарную книгу, пишет арабской вязью – дату, сумму, город. И ласково прощается с клиентом.

Спустя неделю человек летит в Куала-Лумпур, ныряет из прохлады аэропорта в прохладу роскошной машины; мчится сквозь марсианский пейзаж под нечувствительно палящим солнцем – в центр столицы; поднимается на скоростном лифте в немыслимый пентхауз; тут одиноко сидит еще один смуглявенький неспешный человечек; они касаются щеками, гладят бородки, смотрят друг другу в глаза, неторопливо пьют зеленый чай; наговорившись всласть, неспешный человечек открывает зеркальный шкаф, в котором отражается нью-йоркский ландшафт малазийской столицы; там запечатанные чемоданы и тележка. Считать не надо! все по-честному, между своими: два миллиона минус цена услуги. Все просто, никаких перечислений и следов.

– Прости тупого. Я не понял. А в Куалу-то как они попадут?

– Никак. Хаваладар отдаст свои.

– Он сумасшедший?

– Нормальнее, чем мы с тобой. Когда-нибудь его клиент попросит оплатить британские контракты; хаваладар наберет нужный номер, скажет, э, друг! Я дал тебе два миллиона, помнишь? Помню; вот и запись на моей бумажке. Так ты потрать эти миллионы как я скажу, а бумажку можешь сжечь. О’кей, аллаху акбар, как хочешь, дорогой! И это все.

– Тома, ты великая женщина. Ты мусульманка?

– Я атеистка. И нам надо бы поговорить.

Степан напрягся, мышцы живота окаменели, как если бы он ждал удара. Сейчас начнется. Размен любви на деньги, должности, поблажки. Доля в бизнесе? Партнерство? Дом? Какая разница. Он пойдет на все, о чем она попросит – и это будет означать разрыв. Прошлое перечеркнуто; он был элементом плана, сейчас в него воткнут победный флажок.

Тома смотрела в стол, водила пальцем по краю тарелки.

– Мне от тебя ничего не было нужно.

Вот, началось.

– Что же изменилось?

– Ничего.

Тома вскинула глаза, посмотрела на секунду беззащитно, он похолодел.

– Ничего не изменилось, ничего не нужно, но и не будет больше ничего.

– Не понимаю; поподробнее для тупых, пожалуйста.

– Я женщина, а ты мужчина. Для тебя все это приключение. Ну, чуть больше, чуть лучше, чем просто приключение, но все равно ты знаешь, где остановиться. И можешь. А я не могу. Я чувствую, что нравлюсь, что все искренне, и все такое. И мне с тобой хорошо. Но слишком хорошо. И от раза к разу все лучше.