Ценнее власти

Прижавшись спиной к двери, позволяю себе долю мгновения, чтобы прикрыть глаза и успокоиться. А после ухожу вправо, уклоняясь от обломков фонаря. Брошенных с такой силой, что они до середины входят в железо двери.

По телу проходит судорога ужаса.

Страха не смерти, нет. Понимания, что сделает со мной психованный оборотень, чтобы отомстить за поруганную внешность.

Несчастные несколько квадратов непонятной кладовки наполнены нашим дыханием. Моим срывающимся и его – тяжёлым и злобным.

Я чувствую это ярость. Ощущаю её всей кожей. Вздыбившимися волосками на руках и шее. Смотрю Чеху в лицо и не хочу бояться. Зато порадоваться очень хочу.

– Красиво, – ухмыляюсь, стараясь не выпускать его из вида.

Что тяжело в условиях почти полной темноты.

Но сейчас замечается то, что не получилось раньше – из-под двери пробивается слабый, но всё же свет. И его хватает, чтобы оценить масштабы устроенной гадости.

Чех… больше не красавец. Откровенно говоря, я не западала на него и раньше, но сейчас он, действительно, урод. Во всех возможных смыслах.

Нос разбит, и по неестественному положению подозреваю, что сломан. Кровь, которая всё ещё хлещет из ран, я чувствую лучше всего другого. И вижу, как левая сторона лица словно потекла. Как будто восковую фигурку забыли у огня, и она медленно теряет свой первичный презентабельный вид.

В щеке у него дыра. Натуральная, с мой палец. Это в него так фонарь вошёл. А потом вышел, когда Чех избавлялся от украшения? И из этой раны тоже хлещет.

Может, гадский оборотень порадует меня и сдохнет сам от потери крови?

Судя по взгляду, эту участь он приготовил для меня. А, значит, стоит разозлить его до такой степени, чтобы урод взбесился и забылся, убив меня одним ударом. В идеале одним.

Жаль, конечно, что после этого наш с Маром отпуск не состоится.

А так хотелось бы… солнце, белый песок, шезлонг и никого вокруг. Никого, кроме нас.

Замечтавшись, я едва не пропускаю удар. Хотя почему едва – пропускаю. Стон вырывается помимо воли, а левая рука повисает плетью.

Сломал, сволочь.

– А как же поговорить? – смеюсь хрипло, кружа по маленькому помещению.

По шее стекает пот, от боли звёздочки в глазах, но я ещё на ногах.

– Куда делось всё твоё остроумие? Или в вашей паре принцесска умная, а ты красивый? – мой смех сливается с его рёвом.

Удачная шутка попадает в цель, и я зачем-то уворачиваюсь. Хотя такого удара, от которого во все стороны сыпется каменная крошка, мне хватило бы за глаза. Но Чех не успокаивается.

Удар, удар, ещё один.

Мне тяжело, больно и смешно одновременно.

И мои смешки доводят, и так неадекватного оборотня до состояния берсерка.

Следующим броском он всем весом впечатывает меня в стену. И уставшее, заторможенное уже тело не в силах увернутся.

И пронзившая всё тело боль – последнее, что я чувствую перед тем, как отключиться.

– Плохой выбор, Олёна.

Бабушка сидит в своём кресле, но на меня не смотрит. Подозреваю, что из принципа.

– Спорный вопрос, – фыркаю я, с большим удовольствием не чувствуя никакой боли.

– Вампир бы до этого не довёл, – недовольно качает она головой.

– Да, он лучше отравил бы меня, чтобы затащить в постель. – Я устраиваюсь во втором кресле. – Я здесь уже насовсем или как?

Бабушка не отвечает, рассматривая узоры на своей чашке.

– Ба, – когда пауза затягивается, – прекращай дуться. Я люблю Мара, так при чём здесь какой-то вампир, будь он трижды князем.

– А он тебя любит? – поднимает она мрачный взгляд.

– Я не интересовалась, – насмешливо хмыкаю. – Как-то, знаешь, не до того было. То убийства, то драки вот…

– От любви до ненависти один шаг, моя самоуверенная Олёна, – вздыхает княгиня, отставляя чашку. – Думаешь, этот несдержанный мальчишка-оборотень его ещё не сделал? Узнав о вашей ночной встрече с вампиром.

Хороший вопрос. Только ответ знать не хочется. Не сейчас. Вот разберусь с Чехом, с принцесской и тогда, если выживу, буду разбираться со всеми претензиями Мара.

В самом деле, не мог же он поверить, что мы с князем…

– Иди. – Бабушка прислушивается к чему-то, всматриваясь в потолок. – И постарайся больше сюда не попадать.

– Постараюсь, – смиренно киваю я.

Но обещать не могу.

– Э-эй, – слышу нараспев, узнаю голос и всё меньше хочу открывать глаза. – Радость наша, прекращай ломать комедию. Я знаю, что ты очнулась.

Вздох, чтобы Чех понял, как меня достал.

– Знай, – отзываюсь насколько могу ехидно. Потому что адская боль разрывает грудь и дышать приходится очень поверхностно. – Что, ты даже убить меня с одного удара не в состоянии?

– Я и не собирался, – ласково сообщает Чех, маньячно улыбаясь. И даже поддерживает, когда я пытаюсь устроиться так, чтобы ничего не болело. – ты же понимаешь, что это слишком просто.

– А ты понимаешь, что сделает с тобой Мар, если узнает об этом? – я киваю на Чеха.

– Пусть сначала попробует найдёт, – доверительно сообщает этот психованный, треплет меня по щеке и встаёт. – Видишь ли, это специфическое место. Изнутри и снаружи стены обиты свинцом, – Чех осматривается и довольно улыбается. – Чтобы ни одна собачья Ищейка не унюхала. И облиты полынью, чтобы ни у ведьмаков, ни у таких тварей, как ты, тоже ничего не получилось.

– То есть Влада вы здесь и убили, – констатирую я.

Дышать становится легче, и я выпрямляюсь, опираясь спиной о стену. Глубоко вздыхаю, больше не чувствуя боли.

И вспоминаю вдруг, что я ясновидящая.

Чертыхаюсь, закрываю глаза.

Но, открыв, вижу то же – насмешливую рожу Чеха.

– Что, не работает? – сочувственно интересуется он. – Иногда мне кажется, что вы, женщины, не слышите половины из того, что вам говорят, – разочарованно качая головой. – Свинец и полынь. На что ты рассчитывала при таком раскладе, малахольная?