Ценный подарок (сборник)
Шрифт:
— Не огорчайся, — утешала меня Катя. — Мы отлично проведем вечер, как супруги Полежаевы. Помнишь фильм «Депутат Балтики»?
Вечер «по-полежаевски» не удался. В первый раз нам было скучно вдвоем. Спать мы легли рано, даже не посмотрев программу «Время». Утром я хотел позвонить в аварийную, Катя остановила меня:
— Не унижайся, придет так придет.
В этом было что-то гордое, но и пессимистическое, не свойственное моей Кате.
Затем мы принялись за обычные воскресные дела: Катя стирала, я читал детектив.
«…майор Продольный посмотрел
— Руки вверх, Джеймс-акула, он же икс, игрек, зет».
— Толя, быстренько ко мне, — раздался голос Кати.
Что-нибудь случилось. Она никогда не позволяет мне присутствовать при священном занятии — стирке моих рубах.
Мигом я оказался в ванной. Катя, вся в мыльной пене, была прекрасна, как невеста под фатой.
— Слушай! — ликовала она. — Я нашла решение — нужно позвонить прорабу, который ведает ремонтом лифтов.
Какая светлая голова у моей жены!
— Идея! Но я не знаю его телефона.
— Звони в аварийную своей девочке, она скажет тебе.
Конечно, в словах «своей девочке» чувствовалась ни на чем не основанная ревность, но все-таки приятно, когда тебя ревнуют на двадцать четвертом году совместной жизни.
Через три минуты я уже знал номер и хотел звонить прорабу.
— Анатолий, — осуждающе сказала Катя, — сегодня воскресенье. Прораб тоже человек.
С этим трудно было не согласиться.
Рабочий понедельник прошел с малой эффективностью и качеством. То и дело я срывался со своего места и бежал к телефону. В ответ раздавались длинные гудки. И вдруг чудо: низкий мужской голос сказал:
— Уткин слушает.
— Говорит Плотников, — представился я и подробно, пожалуй слишком подробно, рассказал об аварии и о том, что у нас девять этажей и на последнем живет старуха Родионовна — гордость района: ей девяносто два года.
— Мысль понял, — сказал Уткин, — пустим машину, продлим ей век. Долгожительницы нам нужны, мы по ним первое место в мире занимаем.
Еще я ему сказал, что у нас на лестничной клетке шесть беременных женщин.
— Урожай! — засмеялся Уткин и сразу посерьезнел. — Это по-государственному, теперь такая установка есть.
Когда я исчерпал запас красноречия, он сказал:
— Вник! Сегодня сам лично с ребятами приеду.
Вечером я рассказал Кате о своей беседе с прорабом.
— Молодец! Ты — настоящий мужчина, — поцеловала она меня, как накануне свадьбы.
В тот день Уткин с ребятами не приехал. Назавтра я позвонил ему в восемь ноль-ноль. Длинные гудки терзали ухо. Так было и в девять ноль-ноль и в десять, в одиннадцать трубка отозвалась:
— Уткин слушает. Извините, водички попью, — просипел он, — простудился вчера на стройке. Ветер был двадцать метров в секунду.
Пока он пил воду, я думал, как неточны у нас газеты. Сводка погоды вчера сообщала: «Безветренно».
— Извините, — прохрипел Уткин, — не могли к вам прибыть, на картошку бросили.
Был февраль, но я нисколько
не удивился, у нас в фирме тоже всякое бывает.— Вы не беспокойтесь, — хрипел прораб, — авария у вас солидная, но мы быстро ликвидируем. Я помню и о вашей долгожительнице, и о беременных товарищах, их, кажется, шесть штук.
— Извините, три уже…
— Ай-я-яй! — огорчился Уткин. — Не могли подождать, нестойкая пошла молодежь. Брякните мне завтра.
— Подождем, — сказала Катя без привычной жизнерадостности.
Вечером пришел пенсионер-активист Лев Михайлович Черномордик. Он сказал, что собрал уже много подписей в газету, нужна еще моя — кандидата наук. Я отказался, заявив, что веду конструктивные переговоры с прорабом Уткиным. У меня нет оснований не доверять ему, а газеты и так загружены потоком писем пенсионеров по различным вопросам.
— Начальственный эгоизм, — пожевал сухими губами Черномордик и ушел.
Всю неделю, кроме субботы и воскресенья, каждый день я беседовал с Уткиным. Он появлялся в конторе не раньше двенадцати: то задерживала «пятиминутка», то политчас. Впрочем, это не имело значения. Телефонные разговоры сблизили нас. Мы стали называть друг друга по имени и на «ты». На прощанье Уткин всегда говорил:
— Будь другом, подожди еще немного, брякни завтра утром.
Я брякал. Лифт бездействовал. Характер у Кати портился.
На четырнадцатый день лифт пошел. Жильцы нашей лестничной клетки ездили вверх и вниз. Больше всех каталась «вечная бабушка» Родионовна.
— Эх, покатаемся! — восклицала она. — Один раз живем!..
Катя, снова назвав меня молодцом и мужчиной, сказала:
— Позвони своему Уткину, поблагодари его, могло быть хуже.
— Завтра позвоню, — пообещал я, но, закрученный текучкой, забыл об этом.
Спустя неделю лифт остановился.
Я позвонил по телефону, который знал наизусть.
— Гусев слушает, — прозвучал скрипучий голос.
Я растерялся.
— Гусев слушает, — снова раздался голос в трубке.
— Позвольте, позвольте, — бормотал я, — мне нужен Уткин.
— Нет Уткина, — мрачно сказал мужчина на том конце провода.
— Скажите, — спросил я дрожащим голосом, — он жив?
— Жив, что ему сделается. Сняли его только с этого участка.
— Уткина сняли? За что?
— Точно не знаю, но жильцы какого-то дома написали в газету, что Уткин — волокитчик и обманщик, что он не соответствует своей должности.
— Уткин — волокитчик, Уткин! — ужасным голосом закричал я. — Что же теперь с ним будет?!
— Ничего, — рассмеялся новый прораб, — не беспокойтесь за утку, она из любой грязной воды сухой и чистенькой выплывет.
Зарубежное
Я уезжал в Москву.
Командировка была трудная, требующая такта и пробивных способностей. Такими качествами я не обладал, но главный инженер Болеслав Антонович Самокрутский сказал, что именно поэтому я сумею справиться с тем, с чем не совладает опытный службист.