Цепи его души

— Тебе не приходило в голову, что это может быть мне неприятно? — сбросила его руку. — Что я не хочу чувствовать себя вещью, которую… которую используют!

Взгляд его потемнел до черноты.

До черноты, в которой отразилась я сама, взволнованная и бледная.

— Тебе было неприятно? — он жестко посмотрел на меня. — Я сделал тебе больно?

Больно? Нет, это не было больно. Даже тот шлепок отзывался румянцем на щеках и желанием продлить бессовестные ласки, но сейчас я бы ни за что себе в этом не призналась, а особенно — ему!

— Нет.

— Тогда в чем дело?

В чем?

— В том, что я не хочу, чтобы меня наказывали!

— Со мной иначе не получится, Шарлотта.

— Почему?!

— Потому что мне нравятся такие игры. Нравится, когда ты мне доверяешь. Себя.

Я или Камилла? Или это неважно?

К счастью, это всего лишь мысли.

Не более настойчивые, чем мысли о том, что…

«Он любит причинять женщинам боль».

Такие игры он сейчас подразумевает?

— А если они не нравятся мне, Эрик? Если меня это пугает?

Мне и правда не по себе. Настолько не по себе, что даже дрожь проходит по телу, но я ведь знала все заранее, правда?

— Значит, я просто поторопился.

— Просто поторопился?

— В этом нет ничего страшного. Остается один главный вопрос: доверия. Я больше не буду его задавать, Шарлотта. Тебе нужно решить самой.

Решить — что? Хочу ли я повторять за ним магическую теорию, пока он меня ласкает? Сгорать от желания, когда отталкивает за миг до накатывающего волнами наслаждения и приказывает садиться? Или это только начало? Определенно, это только начало.

Ото всего этого просто голова идет кругом.

Передо мной мужчина, который спас мне жизнь. Мужчина, который был так нежен со мной прошлой ночью. Мужчина, которого я не могу понять, как ни стараюсь.

— Я хочу домой, — говорю я.

— Домой?

— Да. Сегодня. Сейчас.

Мне нужно время, чтобы подумать. Этого я не говорю, но подразумеваю.

Не уверена, что у меня есть дом. Как назвать то место, где я еще ни разу не была? Мансарда и то была роднее: по крайней мере, там я себя чувствовала свободной. Свободной от странной тьмы, которая временами ложится на мои плечи, когда я рядом с ним. Свободной от этих странных игр и непонятных желаний, которые разрывают меня на части. Свободной от сомнений, которых во мне сейчас гораздо больше, чем ответов на них.

И в то же время тогда я не испытывала этой странной тоски, которой тянет под сердцем, когда я представляю себе, что Эрика в моей жизни больше не будет.

Это откровение ударяет навылет, так остро и больно, что на глаза действительно почти наворачиваются слезы. Глупое чувство: когда и как оно проросло во мне? Осознание только добавляет сомнений, и вот теперь это уже точно — перебор.

— Хорошо, — он смотрит на меня как-то странно. — Сейчас я отвезу тебя и Сюин.

— Не надо. Просто вызови нам экипаж. И пожалуйста, позволь его оплатить самой.

— Ты помнишь условия договора, Шарлотта?

— Помню, — это выходит резко. — И там нет ни слова о том, что я должна принимать от тебя подарки или денежную компенсацию. Я — твоя ученица, Эрик. Возможно, любовница. Но я не твоя содержанка.

В жестком прищуре жесткий отказ, но я тоже умею быть жесткой. Или учусь. Я ведь хорошая ученица.

Спокойно смотрю на него и жду.

— Сегодня, Шарлотта, — говорит он неожиданно. — Тебе можно все. Но только сегодня. Мы поговорим обо всем завтра, когда ты успокоишься.

Завтра.

Не знаю, что будет завтра, но сейчас мне хочется только одного: обнять мисс Дженни, уткнуться носом в густую шерстку и спать. Спать без снов, в которых я буду оплетена веревками, которые позволила накинуть на себя сама.

Эрик

Шарлотта ушла и сразу стало пусто. Настолько пусто, насколько вообще способен чувствовать пустоту тот, кто сам ею является. В его жизни слишком долго не было места тому, что он испытывал сейчас, возможно, именно поэтому подобрать этому определение не получалось. В том, что на любовь не способен, Эрик убедился окончательно и бесповоротно. Страсть, наваждение, болезненное помешательство — возможно, но только не любовь. Столько света не найдется даже в этой девочке. Столько света, чтобы развеять бесконечную тьму, клубящуюся внутри.

А ведь вчера ночью он почти поверил в то, что это возможно. Почти поверил, когда прижимал ее к себе: спящую, безумно прекрасную и еще более желанную даже после такой неистовой умопомрачительной близости. Казалось невозможным хотеть ту, которую только что получил (как бы мерзко это ни звучало), но он хотел. Хотел еще больше, чем до того, как по-настоящему прикоснулся к ее чувственной нежности. Откровенной, искренней, безусловной, с какой ни разу в своей жизни не сталкивался.

Она отдавалась ему, не думая о том, что будет потом.

Завтра.

Через месяц или через год.

Отдавалась, ничего не требуя взамен.

Отдавалась так неистово и так безрассудно, как, наверное, способна только она.

Чуть позже, засыпая в его объятиях, Шарлотта улыбалась. Вглядываясь в эту улыбку, Эрик почти позволил себе поверить в это счастье.

Пока не пришел новый приступ.

Приступ, которого не случалось долгие годы. До встречи с ней.

Тщательно запертые чувства не позволяли клубящейся тьме и безумию прорываться в этот мир. Мерзость, которая подтачивала его изнутри, гнилые страшные мысли, жестокость и собственное проклятие, именуемое смертью. Он даже не сразу понял, что произошло, когда в ушах зашумело. Отчетливо ощущалось лишь пульсация под пальцами: ниточка тонкого пульса на ее запястье. Желание сдавить хрупкие руки в браслетах пальцев, впиваться в губы не поцелуями, а укусами. Слышать не стоны, а крики, снова и снова грубо врываясь в это хрупкое тело, жестко и яростно. Желание темное, как он сам, обрушилось на него вместе с рвущейся на свободу тьмой.

Разжав руки, отпрянул от сладко спящей Шарлотты, сдернул себя с кровати.

Из зеркала на него смотрело отражение собственного безумия: залитый золотом взгляд и черная радужка, неестественно-жуткие глаза на бескровном лице и судорога, сводящая пальцы. Голова разрывалась от боли, недавняя нежность, от которой сжималось сердце, отзывалась внутри лишь глухим раздражением.

Усилием воли вытолкнул себя за дверь, направляясь к дальней лестнице. Перила крошились под текущей с пальцев магии искажений, позолота осыпалась во тьму, как искры золотой мглы, раскалявшей его изнутри.

Образ Шарлотты неожиданно возник перед глазами: припухшие от его поцелуев губы, широко раскрытые глаза, высоко вздымающаяся грудь. Мысленно он снова был с ней, впиваясь зубами в нежную кожу и оставляя на ней ожоги укусов. Крики, да-а-а… ее крики были бы самой сладкой музыкой. А после он с удовольствием посмотрел бы в ее глаза, чтобы спросить:

— Я нравлюсь тебе таким?

Настоящим, Шарлотт-а-а-а… Ты же хотела увидеть меня без маски.

Сквозь окутывающее разум безумие прорывалась одна мысль.