Цепи грешника

На путь ушло не более получаса. Из-за усталости ноги с трудом получалось переставлять, да и ходить босым по лесу — удовольствие сомнительное. Стопы пульсировали болью. Ощущения после пробуждения силы Первозданной Смерти напоминали похмелье, только хуже, а самое страшное — опохмелиться было нечем. Голова раскалывалась, рот от сухости казался пустыней, загаженной противными кошками.

Лагерь изменился до неузнаваемости. От забора почти ничего не осталось. Разваленные бараки опирались друг на друга, будто уставшие старики, а кругом валялись деревянные обломки да разломанные оконные рамы. От некоторых строений к небу поднимались облака белого дыма. Когда стало посветлее, и солнце поднялось чуть выше, свет упал на размытые водой магии дороги. Ни одного следа лап или стоп.

В переулках уныло шумел ветер, в дальней части лагеря редко подвывали грешники, но ни человеческих, ни ангельских криков я не слышал. Битва давно кончилась. Кто победил?

Где Маша и Уильям?

Я не переставал о них думать. Выжила ли Маша? Выжил ли Уильям? Уберегли ли они друг друга? А если Маша умерла, то что тогда? Сердце заколотилось быстрее. Думать об этом не хотелось. Из головы не выходило данное Маше обещание — защитить и вытащить любой ценой. Если она умерла — ее родители, да и я теперь, остаток жизни проведем в печали. И вина в этом только моя. Гнусная тишина. Хотелось услышать голос Маши, и заглянуть в ее голубые глаза.

Численность потерь определению не поддавалась. Немного тел осталось на центральной площади, а клетка Авалона была открыта настежь, и он вполне мог полакомиться трупами. Не сразу меня ошарашила мысль, что Авалон разгуливал где-то здесь.

Я затаил дыхание, и осмотрелся, прислушиваясь.

Гул ветра, монотонный плеск капель, срывавшихся с покосившегося козырька в лужу. Грешники умолкли, словно почувствовав мою взволнованность и мое присутствие. Тишина действовала на нервы. Если Авалон слонялся по лагерю — дело плохо. Любо-дорого посмотреть на человека, который меньше часа назад отделал архангела, затем пугаясь схватки с обычным грешником. На это имелись причины. Я еле держал барабан, тело ломило, и в венах айцура, не смотря на их энергетическое происхождение, чувствовалась физическая боль.

Слева раздался рев, стоило мне сделать шаг. Мир перед глазами рвануло в сторону, над ухом послышалось свирепое рычание, а барабан грохнулся в грязь и откатился на несколько метров. Жалкие мгновения потребовались Авалону, чтобы свалить меня с ног и прижать к земле увесистыми лапищами. Надави он чуточку сильнее, то когти его вонзились бы мне в плечи по самые кости.

Хотя пасть выглядела куда опаснее когтей. Челюсть мощная, полная острых зубов. От вони меня едва не вырвало, и когда Авалон зарычал мне в лицо, то меня чуть инфаркт не хватил. Попытки дергаться ни к чему не приводили. Из нереально сильного Всегубителя я превратился в чахлого подростка без надежды оказать сопротивление.

Авалон заглянул мне в глаза, и увидел что-то такое, от чего замер на месте, как статуя. Захлопнул пасть, тихо прорычал, скаля зубы в приступе злости, и убрал с меня лапы, плавно попятившись. Еще отворачивался так, будто атаковал не груду беззащитного мяса, а вожака стаи. Рычал, хмурился, а потом, к моему удивлению, склонил голову к земле.

— Э, собака, — я осторожно обратился к Авалону. — Ты чего?

И он, я не поверил сначала, жалобно проскулил. Вот это дела. С чего вдруг грешник отказался от удовольствия съесть меня? Может, пробуждение Мортуса повлияло на то, как я выглядел в его глазах? Может, из-за крыльев и айцура Первозданной Смерти грешники почувствовали во мне тварь высшей категории? Читал о том, что в порядке формирования естественной иерархии в природе грешников они подчинялись доминирующим в цепи питания видам. При чем это касалось что разумных грешников, что неразумных, значения не имело.

Любопытный поворот.

Трудно было позволить себе неосторожность погладить Авалона по голове, как обычного мопса, правда вымахавшего до размеров пары лошадей и способного откусить половину туловища. Он поддался мне. Более того, получилось сесть на него верхом, как на какого-нибудь пони. Пришлось слезать, чтобы взять барабан, но оседлать Авалона снова вышло без труда.

— Эм, ищи? — робко обратился я. Авалон не дернулся.

"Ну что ты как девочка? — съязвил внутренний голос. — Это животное, а не разумный грешник. Не веди с ним переговоры, не проси об одолжениях. Повелевай и приказывай. Это убийца, а не чихуахуа. Хотя злобы в нем примерно столько же, — голос заливисто рассмеялся".

Откуда он знал про чихуахуа, и их вечную злобу?

"Мне кое-что известно о твоем мире. Расслабься. Тебе некуда спешить. Пока ты здесь, время в твоем мире не идет".

Либо это внутренние надежды решили пообщаться, либо во мне все же поселился кто-то посторонний. Попаданец в попаданца? Занятно.

Я лишь больше запутался. И подтверждения теории о заморозке времени на Земле стоило поискать. Если у меня крыша стала держаться на ржавой гайке и гнутом болте, то Мортус вполне мог озвучивать мои потаенные желания.

Управлять Авалоном удавалось без слов. Он будто бы понимал мои мысли, и когда я думал "вперед", он шагал вперед, остальные команды выполняя так же. Стоило мне представить образ Маши, как Авалон тут же кинулся искать ее, но поиски продлились недолго.

Авалон носился по лагерю, пытаясь вычленить запах Маши из ряда других, но выходило плохо. Когда мне надоели метания от угла к углу, я остановил его. Требовалась конкретная вещь. Вещь, на которой остался мощный запах, но я не представлял, что можно было найти.

За углом что-то бухнуло, и послышались едкие Антерсские ругательства. Ругался мужчина, да так, что уши в трубочку сворачивались. Антеррскую брань легко отличить от земной. Представители Земной культуры не упоминали задницу дракона и причинное место ангела, хотя обилием половых органов Земная и Антеррская ругань были похожи. Ох, а какой матерный каскад я услышал секундой позже. Даже озвучивать не хочется.

Я слез с Авалона, и выглянул из-за угла. В развалинах ангельской казармы рылся невзрачный грешник. Выглядел он как живой мертвец, цепи белые, с серым оттенком. Это чуть выше низкоранговых воришек, и чуть ниже живодеров. Лысый, с тремя волосками на макушке, а голос такой противный, с хрипотцой, как у бывалого алкоголика.

— Да где же этот чертов хунс? — причитал грешник. — Безмозглые ангелы! Безмозглые люди! — он с раздражением отбросил в сторону сгоревшую доску. — Как к ним не подлезть, так они купаются в выпивке и золоте, а как доберешься — так ни анта единого нет. Ни выпивки, ни золота. Безмозглые! Ух, безмозглые!

М-да.

Грешники, что сохранили человеческий облик, часто сохраняли и человеческие повадки. Видимо, при жизни он был пройдохой и много пил. Надо было разобраться с ним тихо, чтобы не мешал искать. Подумалось мне пройти к штабу, а казарма, в которой рылся грешник, как раз недалеко.

Если полезу — увидит, поднимет шум, а там непонятно, чего ждать.

Я слез с Авалона, взял барабан, но подкрасться не получилось. Грешник меня заметил, и остолбенел, вытаращив глаза. Непонятно, испугался он или воодушевился, но через мгновение выдал:

— Не убивайте, господин! — он рухнул на колени и полез целовать мне ноги.

— Да отвали ты! — я пятился. — Уйди, говорю!

— Ну неужели старый грешник не имеет право на слабости? — он оправдывался нарочито жалобно. — Я всего лишь коллекционер и пьяница! Разве это причина убить меня? Давайте я облобызаю ваши ноги и уйду с миром!