Цесаревич

— Что случилось? — по дороге к месту «покушения» бежал Роман Илларионович с тремя вооруженными слугами.

Богатырского роста, мужчина не выглядел былинным витязем, скорее «богатырем на очень сытной пенсии». Воронцов был тучного телосложения с ярко выраженным вторым подбородком, который, казалось, жил своей жизнью, болтаясь при беге в разные стороны.

— Ум-м, — чуть скривился я от боли.

— Что? Вы ранены? Как же это, Ваше Высочество? — забеспокоился любитель масонов.

— Все в порядке, привычка, м-м, — я вновь «отыграл» боль. — Привычка одевать кирасу спасла.

— Кто эти люди? — суетился вокруг меня Роман Илларионович.

— Эй, помогите снять кирасу! — выкрикнул я и один из казаков подбежал, чтобы оказать помощь.

Пока я снимал под охи и вздохи свою броню, Кондратий обыскивал тело Франклина. Найти он должен был письмо от масонского эмиссара к Воронцову.

— Ваше Высочество! Вот! — Пилов протянул мне сверток, скрепленный печатью. — Эту бумага у татя была в руках.

— Надо бы в Тайную канцелярию эти записи доставить! — сказал я, но бумагу взял.

— Непременно, Ваше Высочество! Это же уму непостижимо! — вторил мне Роман Илларионович.

— Как думаете, Роман Илларионович, уместно будет почитать? Все же меня чуть не убили? — спросил я, рассматривая письмо. — Какая замысловатая печать! Не находите?

Лицо Воронцова покрылось испариной, несмотря на то, что на улице было не менее минус десять градусов мороза. Я же аккуратно, чтобы сильно не повредить печать, и ее можно было сопоставить, вскрыл застывший сургуч и развернул свиток. Тут важно было сыграть правильную эмоцию.

— Я могу попросить, чтобы Ваши слуги отдали пистоли? — не терпящим возражения голосом спросил я, вопрошающая интонация была только в рамках правил светского общения.

Кондратий протянул руки и после кивка Воронцова, двое из троих слуг, что выбежали с оружием, отдали пистоли, еще один, передал шпагу.

— Не поймите превратно, но письмо обращено Вам и я хотел бы выслушать некоторые объяснения, прежде чем ввериться полностью и пройти в Ваш дом, — сказал я, пристально смотря прямо в глаза Воронцову.

Я передал письмо и по мере его чтения, Роман Илларионович, менялся лицом, все более тяжело и часто дыша.

— Я… Клянусь честью… Чтобы я… — вконец растерялся Воронцов.

— Это правда, что Вы основали масонскую ложу? Что это за человек? Что я сделал дурного масонам? — засыпал я вопросами одного из самых богатых людей империи, владельца огромных поместий и немаленьких заводов.

— Я только собирался основать ложу, Ваше Высочество, я не имею никакого отношения к этому человеку и не знаю вовсе, кто он такой, — в голосе Романа Воронцова была дрожь.

— Этот человек Бенджамин Франклин, он прибыл в Петербург по своим каким-то делам, напросился на прием, что давали позавчера в Ораниенбауме. Впрочем, Вы же были на приеме, этот разбойник был там же, — я сделал паузу и, как мне казалось, с нотками осуждения посмотрел на Воронцова.

— Клянусь честью! Я не помню этого убийцу, — и столько искренности было в словах хозяина дома, возле которого разыгрывался спектакль.

— Я хочу Вам верить, но даже Ваш друг Александр Иванович Шувалов будет не в силах отринуть сие письмо, его печать и всю эту дурно пахнувшую историю, — сказал я и съежился уже не играя, было действительно холодно.

— Вам холодно и нужно осмотреть Вас! Прошу Ваше Высочество, пройдемте в дом, клянусь Богом, от меня никогда не будет Вам зла!

— Я верю Вам, мой друг, — сказал я и последовал в направлении парадной дома Воронцова.

Мы прошли в дом, всех казаков, кто остался и не участвует в театрализованной «погоне» за сбежавшими «разбойниками», которые уже должны были скинуть свою одежду и преспокойно направиться отсыпаться в одном из не самых захудалых трактиров. Завтра с выправленными подорожными, эти казаки отправятся в Самару, где станут начальниками охраны каждый на отдельной мануфактуре с весьма приличными окладами. Нужно было бы и их зачистить, но тогда и Кондратия и Шешковского и еще пятерых человек, которые играли в спектакле. Так что все возможные клятвы взяты, а исполнители отправились на достойные оплатой и проживанием места.

Входил я в дом Воронцова с трепетом. Это Карл Петер «проснулся» и все высматривал свою «ненаглядную» Лизоньку Воронцову, последнюю, да и единственную любовь своей жизни. Только уже сидя за столом с чашкой горячего чая, я заприметил одиннадцатилетнюю девочку.

О детях ведь нельзя говорить плохо? Об их внешности? Ну, так и не буду! Скажу одно, если пофантазировать на тему «а какая она будет взрослой?», то вкус у меня, до слияния сознаний, был так себе. Правда бывают ситуации просто идеального соотношения характеров мужчины и женщины, когда внешность не играет никакой роли. Наверняка это был именно тот случай, которого уже не случится.

— Где мы можем поговорить? — спросил я у хозяина дома, как только немного согрелся.

— Прошу! — Воронцов повел меня в свой кабинет.

— Я просил своих людей пока не сообщать о покушении, хотя, почти уверен, что слухи могут уже распространяться по Петербургу. Я хотел бы оградить Вас от подозрений. Более того, намерен сказать, что только Ваше героическое появление с вооруженными слугами и стало залогом того, что у убийц не получилось лишить меня жизни. Следственно о письме, как и о том, что главный из злоумышленников был масоном, намерен умолчать, мои люди не знают, что было написано в том письме, а о его наличии так же не станут распространяться, — я сделал паузу, насладился выражением всемерной благодарности на лице Воронцова, и продолжил. — Но Вы мне все расскажете и о масонах, и мы вместе подумаем, что с этим явлением делать.

— Безусловно, Ваше Высочество, век служить буду Вам, государь-цесаревич, — бодро отреагировал на мои слова Роман Илларионович, глаза его искрились облегчением и радостью.

— Разбойник Бенджамин Франклин пишет, что, поскольку я отказался стать главой Провинциальной ложи, то следует низложить меня, и это место занять Вам, как самому верному российскому масону. Но, я не отказывался быть рядом с масонами, я был против того, чтобы тайная организация стала провинциальной и подчинялась кому бы то ни было не из России, — я посмотрел на Воронцова, увидел, что он в соглашательстве кивает головой и продолжил. — Создавайте Великую, или Верховную ложу, берите часть атрибутов и символов от европейских масонов, но действуете во блага Российской империи. Что провозглашают масоны? Справедливость? Добивайтесь ее, но у себя, в поместьях, показывайте примером. Тех, кто посчитает, что нужны кондиции, по примеру, что Анне Иоанновне вручали, я не потерплю. А вот за открытие школы или академии, института, университета, только похвалю. Я не стану входить в ложу, но она будет существовать только под моим контролем и никогда не против императорской власти.

— Простите, государь-цесаревич, но все происходящее выглядит, как принуждение! — сказал Воронцов, отводя взгляд.

— А мне кажется, что это задел на долгую и славную работу. Как будете готовы обсудить прожект русского масонства, я приму Вас, — сказал я.

На следующий день Петербург превратился в огромное логово сплетников и фантазеров. Какие только небылицы не рассказывали те, кто «ну точно, я ж там был»!

Через десять дней пришло извещение, что Елизавета Петровна, узнав о новом покушении на племянника, мучилась сердцем и принимала лекарства. Расследование, как и предполагалось, было возложено на Александра Ивановича Шувалова.