Цезарь (др. перевод)

Он отдал приказ Валерию захватить Сардинию с одним легионом; Куриону – переправить на Сицилию два легиона и, как только он отвоюет Сицилию, отправляться ждать его в Африку.

Помпей был в Диррахии. Скажем сразу, что Диррахий – это нынешний Дураццо. Там он собрал армию и флот. – Позднее мы скажем, каковы были размеры этого флота и численность этой армии.

Валерий выступил на Сардинию. Еще до того, как он сел на корабль, сардинцы изгнали Котту. Тот спасся в Африке.

Что же до Катона, то он был в Сиракузах. Там он узнал, что Азиний Поллион – один из легатов Цезаря – только что высадился в Мессине.

Азиний Поллион командовал авангардом Куриона.

Катон, который еще не знал ничего определенного о событиях в Брундизии, послал к нему узнать о положении дел. Тогда он узнал от Азиния Поллиона, что Помпей всеми покинут, и что он встал лагерем в Диррахии.

– Поистине темны и неисповедимы пути Провидения! – воскликнул Катон. Прежде, когда в делах Помпея не было ни благоразумия, ни справедливости, он всегда был непобедим; ныне же, когда он хочет спасти свое отечество и сражается за справедливость, счастье покидает его!

И затем, собравшись с мыслями:

– У меня достаточно солдат, – сказал он, – чтобы прогнать Азиния с Сицилии; но он ждет армию более многочисленную, чем та, что сейчас с ним; я не хочу разорять остров, затевая на нем войну.

Да простят нам эту высокопарность слога: всякий раз, когда мы цитируем Плутарха, мы цитируем грека, причем грека времен упадка.

Вернемся к Катону. Он посоветовал сиракузянам принять сторону более сильного, и пустился в море, чтобы присоединиться к Помпею в Диррахии.

Цицерон же по-прежнему оставался в Италии. Ему было невероятно трудно сделать выбор: он не решался вернуться в Рим к Цезарю, он не отваживался отправиться в Диррахий к Помпею. И все-таки он находился в Кумах, готовый сесть на корабль. Он не садился на него, – говорил он, – потому что был плохой ветер. Однажды, вероятно, 1 мая, он получил в один день два письма; одно от Антония, – нам известны истоки ненависти, существовавшей между Антонием и Цицероном; – другое от Цезаря.

Вот первое из них:

Антоний, трибун пропретор, шлет привет Цицерону, императору!

«Если бы я не любил тебя, и гораздо больше, нежели ты хочешь поверить, меня не тревожил бы один слух, который о тебе здесь распространился, и который я полагаю совершенно ложным. Но так как я привязан к тебе сверх меры, я считаю себя вправе прислушиваться к слухам о тебе, даже самым беспочвенным.

Неужели ты намерен отправиться за море, ты, кому так дороги твой Долабелла и твоя Туллия, ты, кто так дорог всем нам, что, клянусь Геркулесом! твое достоинство и твои убеждения для нас едва ли не важнее, чем для тебя самого.

Я надеюсь убедить тебя, что, за исключением Цезаря, я ни к кому больше не питаю такой любви, как к тебе, и, насколько мне известно, нет никого, на чью преданность Цезарь рассчитывал бы больше, чем на твою.

Так что я умоляю тебя, мой дорогой Цицерон, сохранить для себя полную свободу действий; берегись того, кто уже проявил к тебе такую неблагодарность, и не последуй за этим неблагодарным ради того, чтобы бежать как враг от человека, который так тебя любит и хочет видеть, настолько он дорожит тобой, обладателем власти и почестей.

Я посылаю тебе это письмо с Кальпурнием, моим большим другом, чтобы ты знал, как близко к сердцу я принимаю все, что имеет отношение к твоему здоровью и славе!»

В тот же день, как мы уже сказали, Цицерон получил второе письмо от Цезаря, которое ему принес Филотим.

Цезарь, император, шлет привет Цицерону, императору!

«17 апреля.

Бояться нечего, не правда ли? и ты не из тех людей, которые поступают необдуманно; и, тем не менее, взволнованный людской молвой, я рассудил, что следует написать тебе. Во имя нашей дружбы, не связывай судьбу с пропащим делом! Ты не одобрял его, когда наше положение было равным; теперь же, отказываясь встать на сторону успеха, ты не только оскорбишь дружбу, но и нанесешь вред самому себе. Разве все не складывается благоприятно для меня? разве все не обернулось неудачно для них? Ведь ты не станешь присоединяться к делу, которое было таким же, когда ты отказался участвовать в их замыслах; похоже, что я, сам о том не подозревая, совершил что-то, весьма достойное осуждения, потому что ты не мог сделать для меня ничего более тяжелого, чем сделать что-то для моего врага. Так поберегись же покидать Италию! я взываю к твоей дружбе; мне кажется, я имею на это право. Да и что больше приличествует честному и миролюбивому мужу, достойному гражданину в данных обстоятельствах, чем быть вдали от гражданских раздоров? Некоторые из людей, которые думали так, не могли этому следовать из-за чувства страха или сомнений во мне; но ты, ты знаешь всю мою жизнь, ты можешь спросить меня обо всех моих действиях, ты уверен в моей дружбе; – что ты можешь сделать лучшего, чем остаться в стороне от всякой борьбы? В путь, к Риму!»

Вся эта настойчивость не имела успеха: в начале июня Цицерон покинул Кумы, и 11 числа он писал из порта Кайета своей жене Теренции, что сильнейшая рвота желчью положила конец недомоганию, которое удерживало его на земле, и что он просит ее совершить, с присущими ей благоговением и ревностью, жертвоприношение Аполлону и Эскулапу.

Как же он боялся скомпрометировать себя, этот бедный Цицерон! даже перед богами, поскольку он уже не отделял Аполлона от Эскулапа, как он не отделял Помпея от Цезаря.

Первые вести, которые получены от него после этого письма, датированы февралем 706 года от основания Рима, за сорок семь лет до Рождества Христова. Цицерону шел шестидесятый год.

Глава 57

Последуем же за Цезарем в Испанию; – не беспокойтесь, одной или двух глав нам хватит на всю эту войну; кампания и вправду не будет долгой: она продлится, я думаю, недель шесть.

Цезарь начал с того, что перешел Альпы. Тот самый Домиций Агенобарб, который хотел отравиться в Корфинии, и которому он, Цезарь, сохранил жизнь и предоставил свободу действий, поспешил присоединиться к Помпею, как Цезарь и предвидел в письме к Цицерону. Затем он объединил семь бригантин, нагрузил их своими собственными солдатами, набранными на его землях, и пустился вместе с ними в плавание к Марселю.

Помпей, со своей стороны, прежде чем покинуть Рим, отправил домой, к их семьям, нескольких юношей-марсельцев, которые под его покровительством завершали в Риме свое образование, и поручил им сказать их родителям, что он просит их, в память об услуге, которую он им оказал, не предпочесть былых благодеяний новым.

Это двойное обстоятельство сделало Марсель враждебным Цезарю городом; кроме того, Марсель впустил в свои стены окрестных горцев, создал огромные склады хлеба, собранного из прилежащей сельской местности и соседних крепостей, обустроил мастерские для ковки оружия, починки кораблей, ремонта стен и, наконец, закрыл свои ворота для Цезаря.

У Цезаря не было времени на осаду.

Он вызвал к себе пятнадцать самых видных жителей города, заклинал их не объявлять ему войну первыми и призвал их последовать примеру Италии, которая не только покорилась ему, но и приняла его сторону. Он сказал, что будет ждать их ответа.

Они вернулись ответить, что Марсель узнал, что Италия поделена на два враждующих лагеря: лагерь Цезаря и лагерь Помпея, и что Марсель, город греческий, просит остаться нейтральным.

Но поскольку принимать в своих стенах Домиция и его солдат не значило оставаться нейтральным, Цезарь воздвиг свои осадные башни и заградительные щиты, велел построить в Арле двенадцать галер, которые и были построены и полностью оснащены за тридцать дней; и затем, приведя их на место, он передал командование осадой Трибонию, а командование флотом – Дециму Бруту. – Не путайте его с Марком Брутом, его кузеном: они оба будут участвовать в убийстве Цезаря, но это не значит, что между ними не следует делать разницы. – Затем он послал Фабия с тремя легионами, которые были на зимних квартирах в Нарбонне, захватить проход через Пиренеи – его сторожил Афраний; остальным легионам он приказал выступать вместе с ним, и пустился по следам своего авангарда.

Три легата Помпея удерживали Испанию, которая была поделена между ними следующим образом:

Афраний владел Испанией, лежащей по эту сторону гор; Петрей – Эстремадурой и Португалией; Варрон – остальной территорией, от Кафионского леса до Гуадианы. При приближении Цезаря Петрей и Афраний объединились, встав лагерем близ Лериды. У них было пять легионов, восемьдесят когорт пехоты и пять тысяч лошадей. Фабий, легат Цезаря, имел шесть легионов и три тысячи лошадей.

Помимо этого, уже выступая в поход на врага, Цезарь вывел из Галлии три тысячи конницы и большое число гасконцев и басков, очень хороших солдат, особенно для той войны, которую он собирался вести.