Чабор
Шрифт:
Староста оторопел от подобного, а ко всему ещё чуть не свалился тут же, прямо у калитки. Трава, зараза, некошеная, высокая — вот он и зацепился.
— Не больно ты приветлив, — с досадой откашлявшись, ответил на холодное приветствие староста.
— А с чего мне к вам быть приветливым? — удивился чужак. — Думаю, что не просто поздороваться со мной пришли, видать, по делу. Только если это дело как и у других — о том, чтобы кого-нибудь со свету сжить — лучше сразу уходите, я с нечистью не знаюсь. Мало ли что в селе про меня болтают…
— Правда твоя, — развёл руками Иваш, — по делу, а
— А я ведь в «свои» ни к кому и не набиваюсь.
— А чего ты сразу злишься? — перепугался Иваш, чувствуя, что придётся-таки ему сегодня убираться отсюда несолоно хлебавши. Поди потом, размалюй людям, какая заноза в старом Капище объявилась. Вот не будь Иваш старостой, повернулся бы сейчас и ушёл, а так…. Новая должность требовала от него взвешенности и мудрости решений. Тут хош — не хош, а лови, мужик, вошь.
— Мы ж нормально, — стараясь говорить как можно мягче, продолжил Иваш, — без всяких там. Скажи, Орей?
— Ну, — замялся Котома, — в общем, конечно…
— Я…, — снова попытался начать староста никак не клеящийся разговор, — э-э-э новый староста. Зовут меня Иваш Карец.А тебя?
— Атар… Атар Ари ибн….
— Атар, значит. — Староста глубоко вздохнул. Чужак нехотя цедил в час по слову, а эту кривую беседу следовало как-то вести дальше. — Ты понимаешь, — выдавил через силу Иваш, — мне ведь не всё равно, что творится в селе и возле него…
Ты вроде бы как при людях, значит, надо, как это… знаться с ними, что ли? Приходи ко мне, поговорим — глядишь, и перестанут на тебя всяких чертей вешать?
— Не перестанут, — глядя на Орея, ответил парс.
— Отчего же? — насторожился староста.
Чужак кивнул в сторону Котомы:
— Вот стоит человек. Слабый, больной. По всему видать, беда у него. А раз ко мне пришёл, значит, дело совсем худо.
Орей чуть под землю не провалился. Никак не ожидал, что на него вдруг разговор перейдёт.
Атар огладил седеющую бороду и, задумчиво глядя на него, сказал:
— Хоть с чертями я из одной миски не ем и по кладбищу в обнимку с чёрными колдунами не шатаюсь, а беде твоей, человече, помочь могу.
Тут Орей совсем обмяк. Язык во рту онемел, он что-то невнятное промычал, но, испугавшись этого «мы-мы», совсем умолк. Иваш, видя, что чужак сменил гнев на милость, а напарник, что называется, мычит, но не телится, снова решил взять разговор в свои руки:
— В ночь.. э-кхе.. и за полночь светоч на этой веже горит, я и сам то видел, вот и болтают про тебя и чертей…
— За звёздами я наблюдаю, вот и горит светоч. Без него не запишешь ничего и не прочтёшь…
Иваш вдруг почувствовал, что и сам сейчас замычит, как тот Орей: «Уж лучше б он сказал, что с чертями знается. …На кой ляд ему эти звёзды, он же не жрец? Куда теперь беседу вести?»
— Звёзды, говоришь? Э-э-э …и как оно там? Сколько насчитал? — натянуто улыбнулся староста, понимая, что на этом все его познания в области неведомой волховской науки заканчиваются.
— Я их не считаю, — продолжал «пытку» чужак. — Их невозможно сосчитать.
— А на кой тогда? — неподдельно
удивился Иваш.— Жизнь людей и звёзд тесно взаимосвязана, — начал было Атар, но умолк, вспоминая, чем всегда заканчиваются подобные рассказы.
— Постой-постой, — воспользовался паузой староста, — значит, колдовать ты не умеешь?
— Колдовать? Нет.
— Ну, Орей, пойдём. Дугой раз как-нибудь зайдём…
— Староста! — остановил их звездочёт. — Он пусть останется. Раз человек пришёл за помощью, нельзя ему отказывать.
Иваш поднялся, попрощался на скорую руку и дай Боги ноги…!
Говорят, под самое утро пастухи видели, как Орей и чужак выходили из проклятого дома. После того дня у Котомы всё стало на свои места. Как? Что? Никто ничего не знал. Известно только, что вскоре умерла соседка Орея, а, умирая, сказала: «Будь проклят чужак со своей зеркальной девкой!»
Староста на вопросы людей ничего толком ответить не мог, бормотал только, что чужак просто считает звёзды и ничего больше не делает. В результате и Иваша тоже привязали к небылицам, потому что и он вместе с Ореем первый раз ходил в гости к парсу. А раз чего-то знает и темнит, значит, у самого рыльце в пушку…
А у Орея вскоре всё окончательно наладилось. В благодарность за это он часто отвозил Атару молоко, сыр, муку. Как ещё он мог отблагодарить старика?
Звездочёт, в свою очередь, стал чаще появляться в селе. Заходил к Орею, где всегда ему были рады, заходил и к старосте, и всё это, конечно, никак не могло ускользнуть от всевидящих людских глаз.
Так уж получилось, что все разговоры, в конце концов, привели к тому, что нового старосту, равно как и чужака, стали побаиваться, отчего его авторитет непомерно вырос. Вскоре уже и ему приписывали волхвование и колдовство. Можно только представить, что сочиняли тогда про самого Атара, но. Как-то само вышло так, что чужака всё же приняли к себе, а по местным устоям, разприняли, стало быть, «человек наш». Вот, исходя из этого, а ещё по настоянию старосты, всем селом подновили Капище. Сменили трухлявые балки между ярусами и под сводом крыши, там же обустроили ещё одну комнату.
На все вопросы Атара об этом поверхе[v] староста твечал одно и то же: «Есть ведь не просит?». Мужики смастерили на оба яруса кровати, принесли чей-то старый сундук, сделали скамьи. Одной посуды приволокли столько, что излишки хоть на рынок уноси. Нехитрый скарб самого звездочёта легко умещался в одном углу, а тут на него свалилось такое хозяйство...
Для его развития, так сказать на будущее, во дворе выстроили небольшой хлев, а по окончании работ Орей подарил парсу щенка и котёнка. Как Атар не отнекивался, а взять их пришлось.
…Спокойное житье помнится плохо. Всё пронеслось, как один день. Теперь, спустя столько лет, стареющему Атару уже казалось, что эта вежа всегда была такой.
Про то, чтобы как было велено ему Учителем донести до потомков Богов, предостережения о близящихся для них тёмных временах, он тогда и не думал. Едва только заходил разговор об этом, все морщились и говорили, что и не таким ворогам Рассенские казачьи войска да орды головы сворачивали. «Что ж, — терпеливо думал старик, — зёрна бросают в готовую почву. Время ещё ждёт…»