Чаганов: Москва-37

Московская область, Видное.

Сухановская тюрьма НКВД.

20 июня 1937 года. То же время

«Как же это я так попал»?

Сижу по пояс голый на топчане, покрытом белой простынёй, в медпункте (передо мной расплывается силуэт человека в белом халате)? в комнате с маленьким оконцем под сводчатым потолком (вижу как светлое пятно на чёрено-сером фоне), напоминающей монашескую келью или тюремную камеру. Сверху свисает тусклая электрическая лампочка, на столике у топчана – мощная настольная.

– Как вы себя чувствуете, больной? – Врач снимает со лба большое головное зеркало.

«Вопрос, конечно, интересный».

Полчаса назад, когда сознание окончательно вернулось ко мне (до этого – какие-то обрывки воспоминаний: кабинет следователя, салон автомобиля, свет прожектора на кирпичной стене), я раздумывал, обхватив голову руками пятаясь унять боль, – что делать? Прикинуться потерявшим память вследствии удара по голове (на затылке выросла вполне выдающаяся на ровном месте шишка)? Рабочий такой план, но пассивный – нельзя никак влиять на действия противной стороны. Если поверят в амнезию, то сами сфабрикуют мои показания… какие захотят, а затем отшибут для верности остатки памяти; а если не поверят, то сразу перейдут к физической стимуляции памяти. Прикинуться пускающим слюни бревном – те же самые действия.

Поэтому решил дурака не валять, а прежде выяснить, кто это устроил мне и попытаться затянуть процесс дачи показаний. Время здесь – фактор критический. Как ловко подгадано под начало пленума. Произойди это на неделю до или на неделю после пленума ЦК и Сталин бы спокойно разрулил ситуацию, утопил бы в бюрократических процедурах рассмотрения подобных вопросов: Секретариат ЦК, Политбюро, передача дела на рассмотрении комиссии. А как её разрулишь сейчас, если представить, что выйдет завтра Ежов на трибуну и доложит делегатам: «НКВД имеет материалы, что арестованный за убийство своей сожительницы Чаганов связан с Троцким»?

– Неплохо, голова вот только сильно болит и вижу всё как в тумане… – Обхватываю голову руками и перехожу к зрению, вопрос с головной болью уже снят.

– Хорошо… Как вас зовут? – Ласковый голос доктора никак не вяжется со зловещей окружающей обстановкой.

– Алексей Чаганов. – С минутной задержкой отвечаю я, выждав необходимое для этой асаны время.

Затаив дыхание, врач не сводит с меня глаз.

– Отлично! – Выдыхает он. – Какое сегодня число, год?

– Надеюсь, что 20 июня 1937 года. – Мои глаза самопроизвольно фокусируются на лице доктора и я получаю возможность как под лупой рассмотреть созревший прыщ на его маленьком носу.

– Вы помните что произошло сегодня ночью? – Расплывается в улыбке мой собеседник.

– Всё, товарищ врач, – из тени в поле моего зрения вплывают усы щёточкой и знакомый голос гренит под монастырскими сводами. – Теперь я буду задавать вопросы. Я забираю у вас Чаганова. Дежурный! Веди его за мной.

– Чаганов, встать! – Перед глазами уже перекошенный злобой рот с двумя длинными заячьими передними зубами.

«Ба-а, а голос-то знакомый»!

Справляюсь, наконец, со своим зрением: передо мной – Макар, с кабурой и связкой ключей на поясном ремне.

«Это что ж выходит, я – во Внутренней тюрьме?… Нет, внутрянка – новодел конца двадцатых, а тут на каждом кирпиче видна вековая печать».

Выходим в длинный гулкий коридор и, через открытую дверь в одну из комнат, я случайно замечаю в зарешёченном окне мелькнувший кусок стены с башенкой и охранника на ней.

«Монастырь какой-то, а охрану привезли свою»…

Макар вталкивает меня в комнату-двойник «медпункта», больно чиркнув по спине чем-то острым. Два стола, три стула (один в центре комнаты), настольные лампы, стены с потрескавшейся штукатуркой, над головой тусклая лампочка. За одним столом сидит Генрих Люшков, его чёрные глаза внимательно изучают меня, за вторым – незнакомый лейтенант госбезопасности, разложивший перед собой стопку бумаги и чернильный прибор.

– Присаживайтесь, гражданин Чаганов, тут прохладно, вы не замёрзли? – Участливо спрашивает он, внимательно следя за моим выражением лица, и уже вохровцу. – Принеси ему что-нибудь надеть.

Макар буквально через мгновение возвращается из-за двери и протягивает мне мою гимнастёрку в пятнах запёкшейся крови, без орденов и со споротыми петлицами. Не заметив никакой моей реакции, Люшков хмурится.

– Прежде, чем мы начнём допрос, – Люшков встаёт и подходит ко мне. – хочу предложить вам написать чистосердечное признание. Суд, наверняка, учтёт помощь следствию при вынесении наказания.

– В чём вы меня обвиняете? – Просовываю голову сквозь ворот гимнастёрки. «Странно, я совершенно спокоен, как будто всё происходит не со мной… А ведь в какой-то степени так оно и есть, не со мной: я так и не стал до конца Чагановым. Не храбрость это была там в Смольном, на „Максиме Горьком“, в испанской гостинице…, а так, любопытство, как в кино: что там ещё случится с главным героем? Поэтому и страха нет»…

– Я так понимаю, сознаваться мы не намерены. – Люшков зловеще улыбается, картинно призывая в свидетели, уткнувшегося в чистый лист бумаги, лейтенанта. «… что ж, так даже проще».

– В чём сознаваться, вы же меня, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, ещё ни в чём не обвинили? – Воздеваю руки к небу, просовывая их в рукава.

– Тамбовский волк тебе товарищ! – Сжимает кулаки Люшков.

– Задержанный, обращайтесь к следователю гражданин начальник. – Подаёт голос лейтенант.

– Вас что, товарищ Люшков, исключили из партии? – Повышаю немного голос. – Потому что меня ещё – нет. Тайно, по ночам у нас из партии не исключают. Тоже нет, тогда вы на данный момент являетесь моим товарищем по партии.

– Исключат, не сомневайся, – зарычал он. – после того, что ты с любовницей своей сделал. Двадцать ударов ножом! Гад!

«Ядом плюётся, а бизко не подходит. Эх, значит не сон. Я так надеялся, бедная Катя»…

– Не убивал я её. – Не отвожу взгляда от его пылающих ненавистью глаз.

– Кто тогда? – Его голос срывается на визг. – Ты один был в квартире!

– Тот, кто ударил меня сзади по затылку. – Растираю ладонями виски. – Когда я зашёл в квартиру Катя была уже мертва, она лежала на полу на кухне…

– Ты на себя посмотри! – Перебивает меня Люшков и тычет пальцем на гимнастёрку. – Ты же весь в её крови! Твои отпечатки найдены на ноже, которым она убита. Признавайся, что сам был не свой… пьян был… приревновал… У тебя много заступников, получишь минимальный срок.

– Не был я пьян!

– Как не был? – Стучит по столу кулаком. – Ты ж на ногах не стоял, шатался как… оперативник из МУРа, участковый показания дали и следователь на Петровке тебя видел.

«Интересно, задержал меня участковый с оперативником, отвезли на Петровку, а оттуда забрали наши. Тогда, выходит, не их это рук дело… столько лишних свидетелей происшествия».